Санька не был чересчур догадлив, не умел предчувствовать события. Но когда Лиза, в модной бархатной шубке на собольем меху, сопровождаемая музыкальной учительницей и чтицей, велела кучеру везти к Васильевым, какое-то беспокойство им овладело.
Вперед покатил экипаж Лисицыной, за ним — экипаж, присланный от господина Моськи. Через четверть часа они остановились на Итальянской.
— Отменный вечер проведем, — пообещала Лиза Саньке, который помог ей выйти из экипажа. — Тут все просто, по-домашнему, да веселье — не покупное, радушие искреннее. Здравствуй, Гаврилушка!
Это относилось к старому привратнику, который ответил глубоким поклоном.
— Ахти мне! — воскликнул Никитин. — Совсем забыл! Госпожа Голицына просила завезти ей свежий журнал для деток! Мне из Москвы журналы господина Новикова привозят, которые прилагаются к «Московским ведомостям», так она просила «Детское чтение для сердца и разума», для семейства своего.
Имя княгини Голицыной Саньку удивило, а о том, что Никитин в гости не пойдет, они условились заранее — надобно было, чтобы Лиза без смущения пленяла владельца заветного перстенька.
— Но вы можете приехать, выполнив сию комиссию, — сказала Лиза.
— Непременно постараюсь. Позвольте ручку!
И Никитин укатил в щегольском экипаже господина Моськи.
Санька вместе с Лизой и ее свитой вошел в теплый, прекрасно убранный дом, оказался в гостиной, где два кавалера уже развлекали трех девиц. Навстречу шла хозяйка, полноватая дама, не красавица, но с отменно доброй улыбкой. Она расцеловалась с Лизой, назвав ее любезной сестрицей, кивнула музыкальной учительнице и чтице.
— А что Марфинька? — спросила Лиза.
— Пошла на кухню — сама хотела присмотреть, как блины пекутся.
Саньку аж передернуло: опять блины? И он вообразил себе толстую девку, раскрасневшуюся от кухонного жара, и непременно в большом фартуке, заляпанном тестом. Но та, что несколько минут спустя вошла, потупив взгляд, в гостиную, была хороша, как юная Мадонна работы кого-то из итальянских мастеров, увиденная Санькой в Эрмитаже, перед представлением придворного балета с участием фигурантов Каменного театра.
На вид ей было лет шестнадцать. Она подошла к матери и к Лизе, позволила расцеловать себя в щеки, подняла взгляд, увидела Саньку и безмолвно спросила: кто ты таков и не собрался ли смутить мой покой?
— Да, да, да, — ответили ей Санькины глаза.
— Нет, нет, нет… Этого не будет, я этого не желаю, и матушка не велит.
— Ты хороша, как ангел небесный.
— Нет, нет, нет…
Марфинька отошла к гостьям, а Санька был вовлечен в светскую суету, и обласкан дамами, и преподнесен Лизой как истинный бриллиант, случайно найденный среди столичного сора. Но он все время искал взглядом девушку — а та ускользала, и от того делалась еще милее.
Глава пятнадцатая
Откупщик Красовецкий не был особо смущен отказом, полученным от госпожи Васильевой. Он заявил о своих намерениях — этого для начала вполне довольно.
Красовецкий понимал, что редкая мать согласится отдать дочь за мужчину чуть ли не вчетверо старше, да еще девицу с замечательным приданым. Знал он также, что не слишком хорош собой, да и в родовитых семьях откупщиков не больно уважали. Но он себя уважал — начинал с грошей, был сидельцем в лавке и умом, хваткой достиг богатства.
Он был азартен, а в особенном состоянии, когда все идет в руки, и весел. Но он же терпелив — даже за карточным столом, и почтенные игроки его компании сравнивали его с котом, замершим в неподвижности у мышиной норки.
Что касалось денег — тут ему словно бабка ворожила, везение сопутствовало на каждом шагу. Но он понимал, что за удачу надобно платить. С одной стороны, исправно проделывал все то, чего ждут столичные жители от богатея: и дом отличный построил, и выезд завел превосходный, и взял на содержание хорошенькую танцовщицу. С другой — не забывал жертвовать на богоугодные заведения. Во всяком случае, с карточных выигрышей непременно что-то убогим уделял. Скупердяем он не числился, Анютка Платова его сердце занимала только в определенные моменты, и отказаться от нее он мог легко. Так что Гаврила Павлович Красовецкий знал: в следующий за Великим постом мясоед Марфиньку за него не отдадут, а ближе к Рождеству он своего добьется, главное — не скупиться.
Очень кстати приключилась вся суета в театре, вовремя Платова подала повод от нее избавиться. В сущности, Красовецкий мог бы простить молодого любовника — с кем-то же ей следует изредка вкушать утехи чистосердечной горячности. Но тут поднялось чересчур много шума, и он, возблагодарив Господа, этим шумом воспользовался. Нужно было еще придумать, как забрать у дансерки часть драгоценностей — на все он не посягал, это было бы уж вовсе неприлично, однако большие бриллиантовые серьги оставлять изменнице не желал. Они бы куда лучше смотрелись в ушах юной девушки.
Марфинька сперва удивила его красотой и скромностью, потом вызвала в нем неожиданное чувство — страх. Он ощутил такую же тревогу за нее, как если бы девушка была его дочкой. Он сам не думал, что способен на такое отношение к невесте. Любовью он это называть не мог — слово казалось ему каким-то сомнительным, от него за версту разило комической оперой и скверными песенками. А другого попросту не знал — да и смешно требовать от человека, разбогатевшего на хлебном вине, чтобы он изъяснялся, как господин Княжнин или господин Хемницер.
Действовать Гаврила Павлович решил разумно — не ломиться в гостиную по вечерам, не делать себя посмешищем для дам и девиц, а приезжать днем, в приличное время, привозить цветы и фрукты, Марфиньку нежностями не пугать — всему свой срок! — а обхаживать ее матушку. Та не дура — понимает, что деньги должно соединять, и именно она, а не дочка, оценит щедрость и благонадежность жениха.
На следующий день после того, как в гостиной у Васильевых молодежь в четыре пары танцевала контрданс, играла в фанты, музицировала и всячески веселилась, он приехал с угощениями — парниковой дыней, двумя корзинками земляники, ананасом, то есть с безделицами, любезными девичьей душе.
— Собственные мои садовники в теплицах выгоняют, — сказал он Катерине Петровне. — И удивляться тут нечему — еще сто лет назад в Москве на Великий пост государю свежие огурцы подавали, а на Светлую седмицу — дыньки. С того-то времени садовники хуже не стали. Коли угодно, я велю хоть каждый день землянику вам посылать.
Катерина Петровна улыбнулась — такой подарок ни ее, ни Марфиньку ни к чему не обязывал.
— Как Масленицу празднуете? — спросила она.
— А как ее праздновать? На поварне у меня блины стопками до потолка, дворня счастлива. Я людишек отпускаю в храм Божий, на гулянья отпускаю. Они знают — потом вместе со мной поститься придется, ну и отъедаются впрок.
— И вы, сударь, поститесь?
— Без этого нельзя. Но я спросил своего доктора, не будет ли пост мне во вред. Доктор — немец, он проповедей о воздержании читать не станет. Сказал — вреда не предвидится. Только добавил — коли в дворне кто из баб на сносях или кормит дитя, чтоб давать им молочное.
