— Вот славно! А у тебя, поди, и сапожки на меху, мне бы такие! Ты чем провинилась?
— Я не виновата!
— Все мы не виноваты! В чем винят-то?
— Будто бы я девицу отравила…
— Ого!.. Девки, не трожьте ее! — приказал властный голос. — Нас высекут да и пинком под зад, а ей — каторга!
Глава двадцатая
В гостиной собралось занятное общество — четверо сильфов и один балетный фигурант. Федька в мужском наряде стояла у окна, Выспрепар сидел у края стола и чиркал карандашом в длинных бумажных полосах с колонками типографского набора. Дальновид полировал ногти квадратиком замши. Световид же устроился на диване, откинувшись на спинку с самым вальяжным видом. Там же был и Григорий Фомич — сидел в углу на табурете.
Сенька-красавчик сидел напротив, на стуле, поставленном посреди комнаты. Был он трезв и печален — как всякий, кто спьяну наделал глупостей.
— Итак, я спрашиваю, а ты, сударь, отвечаешь, — начал Световид. — Был ли ты посредником между покойной госпожой Степановой и ее супругом?
— Супругом? — удивился Сенька. — Они что же повенчались? Ловка Глафира!
— Повенчались, и у меня есть тому доказательство. Вон, на столе лежит. Так носил ты записочки от князя Ухтомского? — совсем просто спросил Световид.
— Носил…
— Как вышло, что ты стал их Меркурием?
Про Меркурия Федька помнила со школьной скамьи — тоже амурные записки от Юпитера его красавицам носил.
— Она попросила, покойница то есть.
— По старой дружбе?
— Да, нас еще в школе в пару ставили.
— И как это было устроено?
— Когда я утром на урок ехал, меня человек Ухтомского, камердинер его, наверно, у театра ждал, подходил, спрашивал о чем-нибудь. Пока я отвечал, он мне бумажку совал. А урок всегда в одно время начинается, это удобно.
— Удобно, — согласился Световид. — А от нее как передавал?
— Меня после представления встречали. Коли была записка — отдавал.
— А ей как передавал?
— Да трудно ли? Она уж знала — коли подхожу да комплимент говорю, стало быть, не с пустыми руками. И она мне знак подавала, когда у нее для кавалера была записка. И никто не догадался.
— Ловок ты, оказывается, — похвалил Световид. — А теперь скажи, передавал ли ты госпоже Степановой записку в тот вечер, когда ее убили? Ты подумай! Вспомни хорошенько!
— Нет, — после долгого и старательного размышления сказал Сенька. — До того дня за два передавал и потом ответ получил. А тогда — нет.
— Точно?
— Точно.
— Кого ж тогда видел Румянцев?
— Где? — резонно спросил Сенька.
— За кулисами, в антракте. Фигурант, одетый призраком и в маске, судя по всему, передал Степановой записку. По крайней мере так понял Румянцев, и еще что-то — на словах, и она велела ему передать, чтобы тот, кто прислал записку, ехал к ней домой с вещами и она сразу же после представления примчится. Но возле дома никто не появился — стало быть, с призраком дело неладно.
— Ей-богу, не я! — воскликнул, испугавшись, Сенька.
— А кто? Вас, призраков, было шесть человек — Румянцев, который наблюдал тот разговор, и еще пятеро.
— Нет, право, не я! Да хоть у всех спросить — кто тогда был в уборной! Кого там в антракте не случилось — тот и записку принес, только при чем?
— Вот именно, — согласился Световид. — Принесли записку, из которой следовало, что Степанова собирается ночью куда-то уезжать, а потом ее нашли мертвой за кулисами. Совершенно непонятна связь между запиской, отъездом и убийством. Но она есть. Так, Фадетта?
— Так, сударь, — ответила Федька. — После представления береговая стража никому не нужна, и все быстро разбегаются по домам. Когда Глафира шла через сцену на женскую сторону, она никого не могла встретить…
— Однако встретила. Ладно, заедем с другого конца. Егорка Волчок — кто таков?
— Служил в береговой страже, — нехотя ответил Сенька. — Уволен лет десять назад, поди. Оттого ты, Бянкина, его и не помнишь. Но он кое с кем дружбу сохранил, с тем же Шляпкиным, приходил прямо черным ходом на мужскую сторону…
— Со Шляпкиным! — воскликнула Федька.
— Погоди, Фадетта. Его пускали?
— Как-то пробирался. Тетка у него в костюмерных мастерских и машинисты — приятели. С Платовым я его встречал.
— Уволили за что?
— В дирекции матерно кричал, дерзил. Обидели его там, что ли. А кому он надобен? Ну и погнали.
— Волчок — прозванье?
— Волчков он. Ну, со школы — Волчок.
— Прогнали — и куда девался?
— Почем я знаю?
— А в театре его встречал?
— Встречал.
— А в тот вечер?
— Нет. Так не до него было…
— Что скажешь, брат Выспрепар? — спросил Световид.
— Скажу — мы не можем судить, способен ли бывший фигурант убить дансерку. Сколько я мог заметить, фигуранты — людишки ничтожные и малодушные, — отвечал брюзгливым голосом Выспрепар. — К дамам сие не относится. Но устроить так, чтобы она встретилась с убийцей, Волчок, я чай, мог бы.
— Ты, Дальновид?
— Давайте вспомним, что было той ночью, когда Волчка чуть не зарезали, — предложил Дальновид. — Вы с Потапом пошли к театру. Оттуда вышла Фадетта, направилась задворками к Екатерининской канаве. За Фадеттой пошел Волчок, для чего — пока неведомо. Вы с Потапом пошли за Волчком, и в каком-то безлюдном переулке кто-то выскочил из-за угла и ударил Волчка ножом.
— Господи Иисусе… — прошептала Федька и перекрестилась.
— Именно так, — подтвердил Световид. — Но их было двое, и нам оказалось непросто отбить Волчка. Фадетта же спустилась на лед и никакой возни не слышала — так?
— Ничего не слышала. Как же так — он и вскрикнуть не успел? — Федьке вдруг стало отчаянно жаль раненого Волчка.
— Не успел. Хорошо, за нами ехал Пахомыч, мы его кликнули — тут же сани подогнал. Вот и все, Дальновид. Ничего более не было. Что тут скажешь?
— Скажу — догадаться бы, для чего он преследовал Фадетту. Кабы это был кто из береговой стражи — ясно, хотел знать, где прячется Румянцев, и донести начальству. Но Волчок вряд ли собирался делать донос — на что ему? Разве что он полагал, будто Фадетта знает что-то важное и может проболтаться. Тогда — он бы ее заколол, и это было бы косвенным подтверждением, что он и Степанову порешил.
— Стойте! — воскликнула Федька. — А при нем нож нашли? Если он хотел меня заколоть — то где нож?!
— Не нож, а шнурок, — поправил Световид. — Когда раздевали его — ножа не было, а в карманах, кажись, не шарили. Это упущение, братцы сильфы.
