Она подозревала, кто бы это мог быть, но и сама же не верила. Тот человек, который имел основания проучить семейство Лисицыных, исчез много лет назад. И он по натуре не был злопамятным, скорее даже наивным и простоватым. Такой не мог бы придумать хитрую интригу!
— Вы ночуете у нас, — сказала Лиза, когда сани подъехали к воротам ее особняка. — Места хватит. Посидим в моем кабинете, помолимся за Марфиньку, поговорим…
Она хотела выпытать у Саньки все о том доме, где его держали, где снарядили для появления в свете, где вручили злополучный перстень, своим блеском помутивший Лизе рассудок. И она действительно узнала немало — с Санькиных слов можно было хоть картину писать, вроде общего портрета благородного семейства, где посередке в кресле — крепкого сложения кавалер в маске, рядом стоит другой, почти урод, но умеющий распоряжаться и, сдается, не ведающий страха, при них — маленький и шустрый господин Никитин, на заднем плане — великан, способный одной рукой перевернуть сани, и круглолицый юноша, сочинитель всего на свете — комических опер, памфлетов, од и журнальных статеек.
Супруга не было — он застрял за чьим-то карточным столом. Матвеича никто не видал — после того, как Лиза на крыльце дала ему приказание, в доме он не появлялся. Решив, что утро вечера мудренее, велела дворецкому Ивану Данилычу устроить гостя в одной из спален на антресолях. После чего она пошла к себе и позвала своих главных сплетниц — Марью Дормидонтовну и фрау Киссель, чтобы все знали — она не в комнате у юного красавчика, а, как положено примерной супруге, допоздна ждет мужа в безупречном женском обществе. Там же была и чтица, необходимая для важного дела: фрау Киссель, гадая на картах, истолковывала их по-немецки, и ей требовалась переводчица.
Карты несли околесицу — обещали свадьбу вперемешку с дорогой, казенным домом, кражей и королем-злодеем. Это было даже смешно. Выругав фрау, Лиза отправила ее спать, а Суходольской велела читать что-нибудь по-французски — лишь бы в комнате звучал человеческий голос.
Девки по ее приказу дежурили внизу на случай появления Матвеича. Но приехал супруг, которого Лиза уж не ждала — разве что утром, когда изматывающая ночная игра завершится.
— Я с прибылью, Лизанька, — сказал он, входя. — Ручку, ручку! Вот тебе колечко!
— Друг мой! — воскликнула она, бросаясь мужу на шею. — Я так волновалась о тебе! Не надобно колечек, лишь бы ты был доволен! Сколько выиграл?
И, ласкаясь к мужу, Лиза сделала жест, означавший: все лишние, убирайтесь из гостиной вон!
— Триста рублей, да кольцо, да табакерку черепаховую. Будет тебе новое платье, — пообещал Лисицын. — В пост не пощеголяешь, да ведь нигде не сказано, что в пост шить нельзя. Усадишь девок за работу, к Пасхе будешь как царица!
— Мне одно лишь царство нужно — в душе твоей царить безраздельно! — ответила Лиза. — Постой, что там за шум? Турки, что ли, дом штурмуют?
— Юшка, что там? — крикнул супруг. — Что? Не слышу!
— Вашей милости сестрица! — доложил, прибежав, лакей Юшка.
— Чего она притащилась на ночь глядя? — удивился Лисицын. — Или уже?..
Тут ворвалась княгиня Ухтомская.
— Беда, братец, беда, братец, беда! — кричала она. — Деточки мои! Больных из дому забрали, увезли! И бежать ночью не к кому! Деточек моих, князей Ухтомских, приставы увезли! Господи, Господи, что деется! Братец, голубчик, выручай! Завтра же поеду вызволять! Князья Ухтомские — убийцы! Из-за чьих-то врак деточек арестовали!
Шуба, накинутая на плечи, соскользнула, княгиня осталась в одной сорочке и поверх нее — ночной кофте.
— Погоди, Маша, погоди! Кто арестовал, отчего? — спросил Лисицын.
— Сестрица, голубушка, дружочек мой, садись, переведи дух! — кинулась к княгине Лиза, и обняла, и силком усадила на канапе, и сама села рядом, чтобы, прижавшись, гладить по голове и плечам.
— Не убивали они дансерку! Не убивали! Не могли убить!
Лиза нагнула к себе княгинину голову, пристроила на своей груди, чтобы Ухтомская не видела в этот миг лица своего любезного братца.
Брат не умел уследить за губами — сам того не желая, улыбнулся.
— Не виноваты они! Не могли они ее убить! Дураки они у меня, но не убивали, не убивали! — твердила княгиня.
— А с чего полиция взяла, будто убили?
— Так ведь открылось, что Орестушка на той дансерке сдуру повенчался!
— Этого не может быть! — уверенно сказала Лиза. — Он же знал, что я ему богатую невесту ищу! Тут какой-то обман, сестрица, точно — обман!
— Обман, обман, — повторила Ухтомская, — да только обманывали-то меня! Он на ней доподлинно повенчался! Я-то понять не могла, с чего вдруг они, князья Ухтомские, вздумали дансерку забрать на съезжей да похоронить. Мало ли, за кем они махали, гвардия без этого не живет, да она ж была красавица, я ее в «Парисовом суде» видела…
— Что ты знаешь об этом деле, сестрица? — спросил Лисицын.
— Не виноваты они! Не могли они ее убить! Они — дворяне, князья! Как можно князю какую-то девку безродную убивать? Надоела — дал бы денег да и прогнал прочь, так оно делается! А он, дурак-то мой, повенчался!
— Откуда рылеевские дармоеды узнали, что Орест на Степановой повенчался? Ведь коли это и впрямь случилось, так втайне, — сказал Лисицын. — Кто про это мог знать? Ну что они тело забрали, докопаться несложно, и повод есть — сами ее вздумали похоронить, чтобы не открылась ее брюхатость, это плохо…
— Акимка… Точно, Акимка! Сбежал и донес! — закричала княгиня. — Да я ж его под землей найду, ирода, убийцу!
— Мой друг, ее нужно лавровишневыми каплями отпоить, — тихо сказала мужу Лиза.
— Нет, не каплями. Юшка, тащи сюда штоф с «ерофеичем»!
«Ерофеич» был давним средством от всех хвороб. Настоянный на множестве трав и апельсиновых корках, он с легкой руки былого фаворита Орлова, Григория Первого, крепко вошел сперва в моду, потом в обиход. Им только что от предсмертной икоты больных не потчевали.
Выпив немалую стопку единым духом, Ухтомская села и некоторое время молчала.
— Сестрица, сестрица! — Лиза стала тормошить ее. — В себе ли ты?
— А теперь, Маша, растолкуй внятно, с чего к Оресту с Платошей привязались, — велел Лисицын. — Мало ли что беглый камердинер набрехал? Тут каждое слово доказать надо.
— Так ведь и свою правоту доказать надо, а не выходит! К нам приехали вроде бы тайно, скрытно, чтобы не позорить, говорили с ними в моей гостиной. Пристав сперва был любезен. Спрашивал, где они изволили быть в ту ночь, когда Степанову удавили.
— А ты?
— А я уже спать легла, я в одном шлафроке у дверей слушала, сама не показывалась. Не могу ж я на люди неприбранная…
Княгиня Ухтомская была уже не в тех годах, когда непременно нужно блистать перед всеми, даже перед приставом полицейской части. Смолоду была хороша собой — Лиза помнила ее сорокалетней, пышной, ярко одетой, лицом даже напоминавшей покойную государыню. Но с годами Марья Ухтомская сделалась похожа на брата — лицо отяжелело, обвисло, да и в зубах была недохватка. К тому же она поседела, но обычно седину запудривала, а сейчас, когда волосы были расчесаны и убраны в покоевый чепчик, то даже при свечах можно заметить сплошное тусклое серебро.
