Сейчас Игнат возится около меня и на вопрос, поедет ли он в Петроград, говорит: «Поеду… чего ж не поеду». Он, по-видимому и конфузится, и боится, и не хочет меня оставить; шлет тебе поклон. Писал ли я тебе, что он получил Георгия согласно приказу по корпусу, но самого креста еще не имеет… мы с ним ждем и моего, и его.
Давай, золотая цыпка, свои глазки и губки, а также нашу лихую троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй папу с мамой. А.
28 сентября 1916 г.
Дорогая женушка!
(Придется переменить перо) давно тебе не писал (перо – такая же дрянь); у меня большая суета. Позавчера дивизия моя снялась с позиции и отошла верст на 18–20 назад, в район Извор – Доуга Риша. Вторая бригада вместе со мною в Изворе, а 1-я – в Д[оуга] Р[иша], в верстах 3–4. Я собирался привести полки в порядок, заняться противочумной прививкой, и мне обещали покоя 10–12 дней, но уже завтра одна бригада идет на позицию (идет ночью). Сегодня ком[андую]щий армией вновь посетил дивизию, остальные три полка смотрел… прошло хорошо. В каждом полку дал по 15 Георг[иевских] крестов и медали тем, которые ранены 3 раза. Один оказался ранен только 2 раза… Ком[андую]щий высказал недоумение. Но ему объяснили, что он получил девять ран. Один был только раз ранен… но он получил две раны в японскую войну и т. д.
От вас посыльного еще нет, а от Лели [Вилковой] возвратился позавчера и привез сапожный товар. Леля написала мне письмо, которое меня своим весёло-дурашливым тоном и бодрым взором на вещи привело в восторг. Письмо тебе пересылаю. Кажется, порядки у них прочные. Вчера позвал сапожника, лучшего в дивизии, и заказал ему сначала сапоги погрубее, а сошьет хорошо – дам лакированные. По примете Игната (он тоже сапожник, но из простых), явившийся сапожник дело понимает.
Вчера Игнат меня напугал сильно: у него разболелась голова до страшной степени. Я взял ему у сестер снадобья (название забыл), но голова прошла сама собою сном.
Работы в дивизии у меня по-прежнему много, хотя мало-помалу дело налаживается. Открыл я вещи удивительные. Не говоря про боевые навыки и привычки, где много было несуразного, отсебятного и малодушного. Я тебе говорил, как я пошел от окопов одного полка к секретам и как в 25–30 шагах нашел труп мадьяра… явное доказательство, что сторожевая служба офицерами никогда не проверялась. В другом случае, прошедши в окопы другого полка, я нашел, напр[имер], что ротные командиры или не имели карты, или по ней ничего не смотрели и не сближали ее с местностью; наблюдатели делом не занимались, о позиции противника ничего точного не знали. Все это ребят поражает. Они говорят, что у них появился какой-то особый начал[ьник] дивизии, который заглядывает всюду, а ходит и туда, куда из них-то мало кто ходит. Речи я теперь говорю налево и направо, и молодежь офицерская ходит после них, как отуманенная… «Никто нам ничего этого не говорил» или «Вы первый постучали в наше сердце», или «Вы подошли к нам с самого теплого хода»… такие фразы говорятся мне, говорятся вне меня. Два полка за эти дни справляли свои запоздалые праздники, на которых многое стало явным. Дивизия была больна в корне, забыта, распущена. Чтобы привести тебе примеры, укажу: 1) некоторые полки по многим дням не имели горячей пищи под предлогом, что доставить ее в горы нельзя – она простывает и разбалтывается, а готовить у позиций – опасно: враг обнаружит расположение и откроет огонь; 2) в одном полку целыми массами переброшены люди в тыловые части […] 3) в ротах ни одного не осталось фельдшера, так что первую (самую роковую и важную) перевязку воину, исполнившему свой долг, делает санитар.
29 сентября. Оказалось, что по недосмотру фельдшеры постепенно перекочевали в передовые перевязочные пункты из окопов, из перед[овых] перев[язочных] пунктов – в полковые околотки; из этих – в перевязочные отряды, а отсюда – в лазареты. Тут было ими все полно; врачи были рады иметь эту уйму помощников. Из санит[арных] учреждений дивизии они ехали и дальше, по домам, под предлогом поездок за инструментами, лекарствами и т. д. Словом, их всюду было много кроме окопов и поля сражения, где маялся одиноко раненый, пользуясь в конце концов неумелой помощью санитара. Сейчас я возвратил уже в каждом полку от 9 до 11 фельдшеров в роты, и тянем их изо всех потаенных углов, как застрявших тараканов. Врачи, конечно, меня не одобряют, и, не носи я ученые значки, прозвали бы дикарем… Вообще, как на днях философски заявил Игнат, всем не угодишь. Сказал это по поводу порций (мясных), на которых я настаивал, а кухари и артельщики страшно упрямились: никак нельзя, мол, не из чего делать… а все сводится 1) к лени и 2) к возможности красть мясо (если его в щи дают окрошкой). Мы примирились с Игнатом на том, что доктора, фельдшеры, артельщики, каптенармусы… будут недовольны, лишь бы был доволен и все получал тот, кто живет в окопах и несет на своих плечах всю боевую страду.
Я тебе обрисовал картину своих работ, пользуясь тем, что это письмо тебе вручит офицер одного из полков дивизии, который выезжает в Петроград за покупкой телефонной проволоки. Он, вероятно, расскажет тебе и другие подробности. 27.IX моя дивизия перешла сюда, как я тебе писал, а сегодня ночью одна бригада выступает на позицию в район г. Капуль. Я сейчас выезжаю на будущую позицию моих полков для чернового его осмотра, т. е. поеду на один – другой наблюдател[ьный] пункт, но в окопы не пойду. Думал, золотая, написать еще страницы четыре, да ждут с докладами, а одним важным: по поводу недодачи в одном полку полфунта хлеба в течение чуть ли не месяца. Кажется, пока мне ничего не надо. Нашего посыльного до сих пор все нет…
Давай глазки и губки, а также и самое, и нашу троицу, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Целуй папу и маму.
4 октября 1916 г.
Дорогая и золотая моя женушка!
Пишу тебе на бумаге, которую удалось найти в Черновцах… она несколько мала для моих конвертов. Позавчера получил «Ивана Ивановича» и все твои посылки. За делами мне не удалось обстоятельно переговорить с посланцем, и теперь время от времени Игнат мне рассказывает, что ему удалось от Ив[ана] Ив[ановича] заполучить. От тебя он в большом восторге («хорошая, видать, женщина»), а мальчишки с девчонкой показались ему очень живыми и забавными. Сейчас приказал заготовить тебе доверенность (в Гвардейку), которая завтра и будет выслана. Позавчера же получил письмо от Осипа, из которого узнал к удивлению, что он до сих пор сидит на месте. В тот же день послал мотоциклиста с просьбой тотчас же дней на 10 отпустить Передирия, а потом в Петроград Осипа. Без надежного человека боюсь оставить лошадей, а Передирия давно обещал отпустить в отпуск. Давно не видал Ужка и очень интересуюсь, что из него выходит… 2 сентября видел его, и он показался мне сильно выросшим и ставшим статнее и красивее.
Пробыл немного на отдыхе, но тем больше пришлось эти дни заниматься: смотр или посещение полков, экзамен учебных команд, разные хоз[яйственные] проверки… ан 24 часов и мало. Теперь вновь на старом месте, вновь за обходы окопов и тому подобное.
