Сейчас получили приятные новости с театра у Варшавы, и мы все в восторге. К тому же, погода благодатная, и на душе тихо и уютно. Только вы далеко, моя золотая четверка, я несусь мыслью к вам, и в моем засушенном кровавыми картинами сердце поднимаются забытые теплые тревога и тоска… Три месяца видеть смерть, кровь, жертвы… это закаляет, делает человека жестко-спокойным и отучает от тихих грез мирного времени… Мы по-прежнему живем в доме миллионера-жида, в блестящей обстановке, только есть нечего, кроме мяса и черного хлеба.
Напиши мне, Женюша, какие ты получила деньги, чтобы мне все сообразить и подвести итоги. У меня еще осталось около 200 рублей, из которых я заплачу все свои издержки по счету за два месяца, конечно, еще кое-что останется. Скажи офицерам-топографам, чтобы они заранее заготовили свои отчеты, если они в Петербурге. Ну, подходите все, и я вас начну всех обнимать и целовать. Обнимаю, благословляю и целую. Ваш отец и муж Андрей.
P. S. Относительно Саши Попова трудно что-либо сделать. Андрей.
В адресе ко мне не упоминай 12-й корпус.
13 октября 1914 г. Дрогобыч.
Дорогая моя Женюрка!
[…] Сейчас мы трогаемся в путь, и я спешу. Жив и здоров. Осип тебе расскажет все, и хотя он возле меня бывает не часто, но от Сидоренко и товарищей слышит много и тебе передаст. Ждем с нетерпением Архипа. У меня еще одна пара теплых сапог, два башлыка, добавок из Киева, привез офицер. Теперь я на зиму одет. Направляемся опять в горы. Погода хорошая.
Обнимаю вас, целую и благословляю. Ваш отец и муж Андрей.
Только что получил от Зимина твои письмо и посылку… читаю. Тебе офицеры должны были бы объяснить наш маршрут… Кривым по всей Австрии, как ни одна другая часть. Целую. Андрей.
18 октября 1914 г. Ластовка.
Дорогая моя Женюрочка!
Вероятно, к вам скоро пребудет Осип. Он все порасскажет. В день его отъезда я должен был выбыть из Дрогобыча на юг и не мог с ним поговорить как следует. Ждем с нетерпением Архипа, который должен был бы уже давно к нам вернуться… Сейчас были в районах бедных и живем на баранине и черном хлебе… особенно последний. Я прямо мученик, и войну иначе себе не представляю, как такое времяпрепровождение, когда приходится есть черный хлеб… Мои товарищи не чувствуют этого лишения, особенно из утешающихся винами (которых всюду на земном шаре)… Начинаются холода, но полушубок свой я держу пока в запасе, на больший холод. Мое крашеное пальтецо служит (при теплом нижнем) хорошо, хотя во многих местах выцвело.
Наша жизнь начинает всем приедаться… дел больших для кавал[ерийской] дивизии нет – теперь пора настала для пехоты – и мы чувствуем себя вроде пасынков. Для больших движений нас не пустят, а работать в качестве пехоты и не умеем, и скучно… Новостей у нас нет, и мы страшно по ним скучаем. Слыхали про три удачи около Ивангорода и Варшавы, а потом ничего не слышно… догадываться нам трудно, живя в трущобах. От тебя опять писем нет после 27 сентября, присланного с М. И. Зиминым. Думаю, за четыре месяца малыши сильно изменились… все это растет, тянется. Генюша серьезничает, Кирилка превращается в отрока, Ейка раскрывает все большие и большие глаза на свет Божий… а как ты высматриваешь, моя голубка? Как искал я по фронту М. И., чтобы порассыпать[?] его… его не было; на дороге он меня догнал, чтобы сказать, что он тебя не видел, а посылку получил от Шуры, так у меня и [нрзб. ]ло все. Теперь нам расскажет Архип. Собирайтесь все в кучу. Я вас обниму, расцелую и перекрещу. Ваш отец и муж Андрей.
Целуй всех. О Саше Попове мне что-либо сделать трудно. Андрей.
22 октября 1914 г. Дрогобыч.
Дорогая моя Женюрка!
Сегодня получил от тебя письма от 2–3 октября и был в восторге. Подумать только, письма через три недели, да это прямо вчерашнее. Скоро приедет Архип, а потом и Осип. Все это приближает вас ко мне, и я чувствую себя в своем уголку. Сегодня же мы получили веселую весть о пленении 14 000 немцев, 200 офицеров и 40 орудий; даже на позициях кричали «ура». Слава Богу, все идет благополучно. […]
Относительно Зайцева, как и Саши [Попова], мне трудно устроить, так как мы на отбросе, всегда впереди всех, перелетаем из одного места в другое… и ни от нас никуда, ни к нам ни откуда. Я получил от Яши [Ратмирова] письмо, в котором он спрашивает меня о своих пасынках. Черкни ему, что мне навести справки гораздо труднее, чем кому-либо другому, включая и его самого. Тон его письма несколько обидчивый, как уже давно относительно меня, но теперь я уже прямо не могу ему ответить.
Странно, ко мне сюда обращаются со многими просьбами, которых я удовлетворить не могу, и я хотел эти послания заменить хотя бы половиной от моей милой женушки. Теперь мы нет-нет, да и постоим на месте, и мои лошади, особенно Легкомысленный, жиреют с каждым днем. На днях он меня сбросил на землю, как мячик. Я пропускал мимо себя колонну и ехал шажком, заложивши палочку в поводья, и вдруг он два пируэта задом, и я бух на землю; хорошо, что земля была мягкая, почистили меня, и я, севши, заставил Баловня пройти сплошным галопом почти две версты: упарился, измок и успокоился. Теперь его и Машку проезжают каждый день, во избежание сюрпризов.
Получил от вас всех письма, включая и Ейку; она оказывается мастерица приклеивать карточки. Те вопросы, которые задают мне сыны, вероятно уже достаточно освещены Осипом. Мы с Сидоренко представляем себе картину, как они все повиснут у него на шее и как начнут высасывать из него все сведения, для них интересные, какие у них будут глаза, какая река вопросов. […]
Мальчикам я писем не пишу, нет времени, да и удобств, а они пусть пишут, их каракули живее мне представляют вас всех, я чувствую, что ближе к вам, с вами. Я стал еще суевернее, чем был, так как много пережито, и ты, моя золотая, может быть чувствуешь на моих письмах. Я невольно избегаю говорить о надеждах, будущем, прошлых удачах… хочется как-то говорить более шаблонно, как уже говорил и как сошло… На войне так много случайностей, что причинность не улавливается, и ее начинаешь искать всюду, на всех мелочах… Пиши, моя радость, теперь письма идут лучше, твои строки дают столько ласки и радости в нашей суровой обстановке. Крепко вас всех и тебя, мою голубку, обнимаю, целую и благословляю.
Ваш отец и муж Андрей.
Письма с 31 октября 1914 г. по 11 октября 1915 г. в период командования 133-м пехотным Симферопольским полком (34-я дивизия VII корпус 8-я армия)
Самбор, 31 октября 1914 г.
Дорогой мой Женюрок,
позавчера проходили мы мимо ком[андую]щего армией и были приглашены пообедать, и мне был задан вопрос, хочу ли я командовать полком; я ответил утвердительно, и со вчерашнего дня я командир 133-го пех[отного] полка, в мирное время стоящего в Екатеринославе. Позавчера же вечером и вчера утром я распростился со своими товарищами и теперь на пути к своему полку. Адрес мой пиши так: Е[го] В[ысоко] П[ревосходительству] Ан. Е. Снесареву. 133-й пех[отный] Симферопольский полк. В действующую армию.
