Ваш отец и муж Андрей.
25 октября 1915 г.
Дорогая моя и золотая женушка!
Еще два дня пройдут, и с ними будет 21 день, как я тебя не вижу… ровно столько, сколько я пробыл с тобою в Петрограде. Дни идут страшно быстро; мне даже кажется порой, что у тебя они шли медленнее, так как были заполнены богатством дум, впечатлений и переживаний, а здесь… каждый день сухо и монотонно похож на своего предшественника, как похожи трупы людские, покинутые на поле боя, один на другой. Сейчас у меня выпало пять дней, в которые у меня было что-то новое, что меня отвлекло и заинтересовало новизной, сама жизнь сложилась здесь более удобно и красиво, но в основе этого чувствуется все же старая почва… почва войны, со всеми ее атрибутами, которые переживаю полтора года. Здесь действительно хорошо. Огромный дом, скорее дворец, стоит на высоком холме, покрытом с одного своего ската парком; на востоке видна деревня, южнее ее – долина, с протекающей по ней речонкой… горизонт большой, вид внушительный. А тут еще эта осень, с воем ветра, падающими хлопьями золотистых листьев и с нервными стаями галок, кричащих и плавающих в воздухе…
Я это люблю, и эти картины умирающего года всегда были приятны моему, увы, очень часто кислому сердцу. Я хожу по аллеям, ветер хлещет мне в лицо, будто хочет прогнать мои назойливые думы, а сверху смеются галки, перебивая одна другую и купаясь в струях воздуха. «Смотрите, – читаю я их галочью болтовню, – о чем это думает там этот глупый человек, и пора бы ему измерить аллею своими шагами… не сто раз же делать эту промерку». А глупый человек ходит все и ходит, а для его дум и фантазии мало не только ближайшего театра войны, мало всей его страны, мало того текущего клочка времени, которое сейчас развертывается… Он расширяет и место, и время, и все же теснота душит и жмет его.
Я, мой славный Женюрок, разболтался, но это то, что я переживаю сейчас. Хотя это время я читал легкие франц[узские] книги – одну совсем гадкую, две фривольные книги от XVIII века и две книги Бальзака, но, как видишь, я не настроен легкомысленно, а скорее мечтательно – философски.
Сегодня после обеда выезжаю к своим позициям и там надеюсь получить письма от тебя и из других мест. Вероятно, ты уже получила 1162 руб; сегодня спрошу, пересланы ли они тебе. Как идет выучка Миши поваренному делу, если ты согласна с моей идеей? Читая Бальзака («Физиолог[ия] брака»), невольно вспоминал нашу жизнь, и мне казалось, будто некоторые ее пункты были похожи на таковые, о которых говорит автор… казалось, так как сильная вещь всегда вызывает в уме аналогии и сближения, которые, быть может, являются и значительно натянутыми.
Давай, моя голубка, твои глазки, шейку и проч., а также нашу лихую троицу, я вас обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
27 октября 1915 г.
Дорогая моя женушка!
Со вчерашнего дня я вновь в своей халупе, а сегодня уже был в окопах одного из полков… и ходил по ним, и учил офицеров тактике, а пули свистели по-старому и где-то недалеко рвались артилл[ерийские] снаряды. Вчера много говорили с начальником дивизии по поводу моего поручения; он, между прочим, в первый раз заметил, что у меня три ученых значка, на седьмой месяц совместной службы! Получил от Савченко милое и теплое письмо; напиши ему, чтобы дневник он переслал к тебе в Петроград и вообще все, что нужно. Он написал тебе, и, когда будешь ему отвечать, подтверди о журнале военных действий за мое время. Экземпляр у них лишний обязательно должен быть, для меня специально переписывал Жуков и др.
Вчера, проездом через обоз, видел Галю и Ужка. Бестия выходит прелесть, что такое: большой, толстый, набалованный. Галя сейчас также очень хороша: выросла грива, глаза стали ясные…
Получил от тебя письмо от 19-го, с грустными нотами о Мэри. Устраивай-то устраивай, но особенно филантропией не увлекайся… она не молода, и ей пора и самой глубже вдумываться в жизнь. Я прихожу к заключению, что в жизни надо быть более экономным в деле сохранения своих добрых идей и настроений; природа нам дает все в обрез и ничего в излишке. Нельзя быть расточительным… это не всегда понимают, а часто и злоупотребляют. Вспомни нас с тобою; всегда ли мы получали правильное эхо на те звуки, какими мы дарили людей?
Я сейчас в свободные минуты читаю Пшибышевского «Homo Sapiens». В 1-й части герой (Фальк) отбивает невесту у своего закадычного друга, женится на ней, – друг стреляется; во 2-й части он едет на родину и почти насилует чистую девушку, мечтавшую давно о нем… девушка, узнав, что он женат, топится. В 3-й части начинается та же канитель, но уже в стиле Раскольникова. Герой бездельничает, ораторствует и фантазирует, систематически делая пакости. Что-то сумбурное, больное, но много фантазии, образов и хороший стиль. Большое подражание Достоевскому, но без его глубины и размаха.
Думаю о своей женушке я очень часто, вспоминаю 21 день и все нахожу, что в тебе есть какая-то перемена, а какая – сообразить не могу. Более крепкие и настойчивые убеждения… это несомненно, но что-то новое и со стороны физической, больше, сказал бы, стало в тебе женщины рядом с матерью, а прежде была мать прежде всего плюс не то женщина, не то девушка… впрочем, я и сам не знаю. Чего раньше не было, я часто вспоминаю такие интимности, которые раньше у меня выскакивали из головы навсегда. Кажется, я начинаю говорить глупости, займи мой рот, подставив свои губки и мордочку, а также нашу троицу, я вас обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
1162 еще не высланы… высылаются.
29 октября 1915 г.
Дорогая моя женушка!
Сегодня я не пошел на позиции и сажусь писать моей маленькой девочке… впрочем, теперь уже не девочке, а женщине… К людям приехал ординарец моего полка, и там теперь идет разговор о положении дел; временами слышу большой смех. По-видимому, дело начинает налаживаться, и мой заместитель начинает слегка уразумевать свои обязанности и меняться… несколько; в какой мере он может.
О моем Георгии опять ничего не знаю. Была еще одна Дума, и пока еще неизвестно: или мой Георгий не прошел, или и эта Дума его не рассматривала. Скорее последнее, и не потому ли, что представление где-либо потерялось или застряло. Все это так долго тянется, что я уже перестал и реагировать. Я вижу перед собою такую массу в этом отношении и огорчений, и несправедливостей, что моя личная неудача кажется маленькой, совсем тонущей в море чужих неудач, ошибок и огорчений. Во всяком случае, когда узна́ю определенно, вновь буду искать.
Между прочим, я думаю, первое мое представление в генералы лежит, вероятно, в Главном штабе, и было бы очень хорошо, если бы оно было принято во внимание; когда будет мое второе представление пущено в ход… Мне не хотелось бы терять мое старшинство в чине, а именно, с 13 сентября 1914 года. Попробуй поговорить с Анат[олием] Иосифовичем, а еще лучше с г. Мучинком. В крайнем случае, если бы мое генеральство уже состоялось, я все равно потом войду с рапортом о моем старшинстве.
И все это, моя золотая цыпка, суета сует… что ни делается, делается к лучшему. Вчера на позиции я ездил с арт[иллерийским] подполковником, и он мне рассказал, как у него два раза дело не вышло с Георгием… И когда, говорит он, я написал об этом своей жене, она мне ответила: «Нам все равно, придешь ли ты, украшенный отличиями или нет, лишь бы пришел, а о том, что ты свой долг выполнял и выполнил, я – твоя жена – это знаю, и людской суд или его сомнения для меня пустяки…» Он передавал это мне с улыбкой, но под ее теперешним налетом я чувствовал много перенесенных горя и боли. «Да, теперь все позабыто и можно улыбаться», – бессознательно ответил он на мою догадку.
