Моя рыбка и роскошная женочка, я, может быть, не прав, столь много остановившийся над грустным эпизодом, и твое ласковое сердце сожмется болью от назойливых и тяжких картин, но, детка, это все то, чем так много живет твой супруг, тот дамоклов меч, под которым он ходит второй уже год. А над этим случаем я так много думал и не кончил думать… я все еще веду расспросы, стараюсь вникнуть в душу н[ижнего] чина, чтобы понять, что же полезного и благого оставила в нем эта скорбная жертва неумолимого военного закона. Я не написал бы тебе этого в предвидении цензуры, но ввиду оказии скрыть случая не мог… От малых его скрой: зачем им этот боевой траур и эта изнанка боевого пафоса.
Посылаю тебе расписку в получении спичек. Полк, конечно, тебе заплатит, когда их получит, а если не получит, то требуй с железной дороги. Зимней одежды мне не нужно, так как я одеваюсь очень хорошо: и тепло, и могу двигаться.
Давай, золотая моя, твои мордочку и губки, а также наших малых, я вас поздравляю с Новым годом, пожелаю всех благ (телеграмму тебе послал), а затем обниму, расцелую и благословлю. Ваш отец и муж Андрей.
Целуй папу с мамой и поздравь и их с Новым годом.
2 января 1916 г.
Дорогая моя и золотая женушка!
Получил сегодня три письма от тебя – 21, 22 и 24.XII, и хотя всё это больше открытки, но я так соскучился по твоим строкам, что рад был видеть твою лапку, даже и неприкрытую конвертом. Осип, кажется, на этот счет держится своего особого взгляда; ему кажется, что за мои три письма, его два и еще две телеграммы получив одну от тебя открытку, мы торговали с ним не особенно удачно… продешевили. Но это он так думает, а я рад без конца чувствовать лишний раз лапку своей женки, видеть, что мальчики и девочка поправляются, что все у вас идет по-хорошему. Да и кроме того, я знаю, что если моя славная женушка обещала мне написать большое письмо (чем она виновата, что ей раз пять помешал это сделать сон), то рано или поздно она это сделает, а я поздно или рано это большое письмо получу, и тем больше буду ему рад, чем большее число открыток будет ему предшествовать. А затем я ясно вижу, что при том женском эскадроне, который завелся теперь у тебя в квартире, написать что-либо обстоятельное тебе совершенно не под силу… надо поговорить, накормить, напоить, развлечь… Ведь этого только такой дикарь, как Осип, не понимает, а я-то это вот как понимаю.
У нас сейчас прекрасная погода, и я никак не могу нагуляться: кругом снежно, тихо, слегка холодно.
Из твоего письма узнал, что тебе не забыли поднесть офицеры подарок; все это от меня было по обыкновению сокрыто, и они теперь только посмеиваются. Старая история! Батюшка мне говорил, что икону он просил тебя отправить в Екатеринослав, а из твоего письма вижу, что ты собираешься ее переслать сюда. Так ли ты поняла дело? Приехал ли Назаренко? Бывало, ты о нем так много писала, а теперь не упоминаешь даже о приезде. Мы с Осипом в недоумении. Письма мы передали ему, и он их, по-видимому, с кем-то тебе передал, а сам не явился или где-то застрял. Боюсь, чтобы ты не прислала мне чего-либо зимнего. Я прекрасно обхожусь с тем, что у меня есть. Сейчас Трофим собирается мне мыть ноги и растирать спину одеколоном: что-то у меня она чешется последние 3–4 дня… Трофим скребет своими ногтями, как бороной, а все толку мало. Решили попробовать одеколон.
Под Новый год собрались ко мне свободные офицеры с пол[ковником] Люткевичем, и мы скромно встретили наступление Н[ового] года. Батюшка отслужил молебен, а затем я прочитал очень теплую и сердечную телеграмму Государя, пропели «Боже Царя храни» и поужинали… Все это продолжалось не более двух часов.
3 января. Осип как-то у меня заболел на 1.I; я сейчас притащил доктора, который констатировал угар, что-то дал, и сегодня Осип здравствует… сейчас едем на позицию. Давай губки и головку (всю ночь тебя видел во сне), а также малых (Геню благодари за письмо), я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
7 января 1916 г.
Дорогая моя женушка!
Давно тебе не писал… пожалуй, прошло 2–3 дня. Это время у меня много прибавилось работы, так что о женушке – славной моей – некогда было подумать. Сейчас (8 ч веч[ера]) мною послан казак за письмами, и он их привезет через полчаса; мне сказано по телефону, что в штабе полка есть таковые для меня.
Только что пришел с прогулки, ходил два часа. Ночь дивная, снежная, светит полная луна. Никак не мог находиться. Сегодня от какого-то «Быленко» получил телеграмму с извещением, что мое «производство шестом Инвалиде»; понял так, что мое производство от 23.XII в «Русский Инвалид» попало 6 или 7 января, что вполне понимаю. Последние письма от тебя от 26 и 27 декабря. У тебя, по-видимому, шумно и весело. В трех последних письмах «Татьяна Ипполитовна» все у тебя «засыпает». Оттого ли это выходит, что ты поздно пишешь, или она просто сделалась большой соней… в последнем случае передай ей вместе с моим приветом устыжение.
Позавчера отправил тебе 415 руб., отсылать на почту ездил Осип. Странно, во время сегодняшней прогулки мне вспомнился луг, что в Риме около собора Св. Павла. Помнишь, мы ходили по нему и рвали какие-то цветы, а невдалеке женщины что-то искали… кажется, рыли коренья. Этот луг и прохладная теплота, и пустырь бок о бок с вечным городом, и бедные женщины… все страшно живо предстало предо мною, и мне захотелось вместе с моей женушкой опять посетить эти и великие, и дивные места. Как будто это мелькало тогда незаметно, среди суеты и устали, а как крепко засело на душу! Вообще этот Рим! Он давит своей вековой тяжестью все остальные впечатления, выдавливает их вон и царит один – властный и вечный – в тайниках потрясенной души. Чувствуешь одну мысль, что что-то в нем начал рассматривать, но… на начале и остановился. Уж если теперь поедем, то уж мы с тобою досмотрим. Францию можно и побоку… все это вздор.
Вчера мне нанесли визит Галя со своим сыном. Этим канальей мы все очень любовались. Он стал большой (с добрую крестьянскую лошадь), жирный и баловной.
Принесли три твоих «письма», из них одно от 28.XII большое письмо… проглотил их и замечтался… представляю мою красивую женушку, загулявшую, раскутившуюся, соблазнительную, полную забот. Узнал, что Назаренко приехал 22.XI… до сих пор его еще нет и нет той посылки, которая по твоим расчетам должна придти ко мне «увы, только к Новому году»… Воображаю себе Назаренко, делающего детям какие-то игрушки, а они все около него… помогают, смотрят и сопят… Сфотографировать бы их! Уже поздно, ложусь спать и буду мечтать о своей золотой женушке и думать над ее письмами. Сейчас читаю Флобера «Trois Contes» [ «Три повести»]… Особенно трогателен рассказ «Un Coeur simple» [ «Простое сердце»]. Целую. Андрей.
8 января. Проснулся, моя роскошная женушка, в полном здравии и благополучии, после пышек, и хотел почитать немного Библию (я теперь начинаю Книгу Судей… Моисея одолел… головастый был человек и многоглазый), как мне доложили, что скоро будет почтарь. Сажусь продолжать. Осип страшно недоволен вашим молчанием и, кажется, решил вам не писать, пока вы не покаетесь. Я ему сочувствую: скребет, скребет бумагу, сколько потеет… и никакого ответа.
