С интересом прочитал твою характеристику Ратмировых; мне очень хотелось бы их повидать и решить вопрос, что у них от отца и что от матери… Хорошо, если второго будет поменьше, так как M-me рисуется мне в очень непривлекательном свете. Конечно, голос Лиды, как только его послушать среди других, тотчас же покажет трещины и несвежесть, независимо от временной неудачи вроде хрипоты. Напрасно она упорствует, питая тайные надежды… А что она их питает, в этом нет никакого сомнения. Тем больнее будет разочарование. У меня случилось с горлом несомненное несчастье, после которого нельзя было и думать о пении, и все же как мне было больно! Какие тяжкие, глубоким горем отравленные дни пережил я тогда! Даже теперь-то, когда у меня такая жена и трое малышей, и то вспомнить больно.
Назаренко, конечно, сама роскошь, но все-таки взять его вместо Трофима нельзя, ибо он 1) специалист по бомбометам и притом единственный, так как армянин и унт[ер]-офиц[ер] немногого стоят, а третий погиб, а 2) он будет произведен в унтер-офицеры, а им быть в денщиках не полагается. Почему это его до сих пор нет? Вот уже прошло восемь дней с начала его конечного срока. Теперь у вас там Никол[ай] Петрович, и вы наболтаетесь. У него в окопах был я не один раз, такая уж у него была грязная рота: интересно было посмотреть. Когда ты получишь это письмо, он уже будет готовиться в обратный путь, так как к 25 января ему надо быть тут.
Очень рад, что Генюша начинает зачитываться… Слегка его надо держать, но только слегка. Чтобы он только читал при хорошем свете (лучше днем) и не клонил близко глаз; а затем из книг ему теперь хорошо Ж[юль] Верн, Майн Рид, немного издания Шерлок Холмса, Кап[итанская] дочка, Записки охотника, может быть, Давид Копперфильд… Я все ждал этого момента, когда он развернется.
Судьба моя пока неясна. Назначения у нас ведутся очень медленно. Своим положением сейчас я доволен: оно независимо и сближает меня с интересными вещами, хотя быть сейчас в Петрограде мне все же сейчас выгоднее. Жду завтра или послезавтра интересных твоих писем… номера их как-то мне неясны. Давай лапки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Относительно адъютанта напиши яснее. А.
10 января 1916 г.
Дорогая моя женушка!
Получил твое письмо из Гл[авного] упр[авления] Ген[ерального] штаба, а затем с писарем и с подарками. Первый прием брось, так как может «нагореть», как говорят солдаты. Относительно второго поговорим. Племянницы прислали торт… собственно, тортишко, но так как при этом они пишут обстоятельное письмо, поздравляют и крепко целуют (назвали милым), то ты их поблагодари и расцелуй… […] Затем, Ейкины «девочка со скакалкой» и особенно «черт» – вещи серьезные, и тебе бы пора посылать их футуристам (или кубистам, или как их там… ну, словом, стадо нашего доктора, который кормил нас с тобою мышьяком)… им они пригодятся для будущей выставки. Говорю серьезно, так как нахожу, что произведения моей гениальной дочери (особливо, опять-таки, «черт») не уступят тем, которые я сам видел когда-то с тобою и которые теперь вижу в газетах. 3) Что ты надумала с Анат[олием] Иосифовичем, очень хорошо, и я сегодня же посылаю тебе телеграмму – «на твое предложение первого января согласен», разумея именно мое проектируемое сотрудничество с Анат[олием] Иосифовичем. Конечно, если ему еще что-либо пока найдется (кроме чистой канцелярщины, от которой он правильно отказался), я принял бы и это. Сейчас идут томительные месяцы и дни, и быть на фронте не Бог весть как интересно… И я полагаю, что раньше апреля едва ли могут начаться дела более или менее серьезные… конечно, исключения могут быть, но только исключения. Сейчас я мог бы быть полезен и иначе. Что касается до моего сотрудничества теперь, то я подумаю. Писать систематически трудно… раз на раз у нас не приходится: то как будто свободнее стало, то опять подошла работа. Во всяком случае эта мысль мне улыбается, и я что-либо и надумаю. Из моих писем, конечно, можно состряпать немало статей, но при условии кое-что развить, кое-что вставить, то или иное связать, сгладить стиль… Если тебе удастся, присылай те номера, в которых наш материал пойдет. Кажется, ответил на все.
Теперь о наших делах. Позавчера ночью вновь был в окопах и проверял караулы. Попал в сноп прожектора, но он не застывал над нами (нас было только двое – я и рот[ный] командир), а рассеянно или высокомерно прошмыгнул мимо. Между прочим, вышел такой пассаж: оставив своего адъютанта с тем ротным командиром (с которым уже проверил), я пошел по окопам направо с новым рот[ным] командиром, обещая потом возвратиться. И вот к ним подбегает, запыхавшись, солдатишка, и, в темноте не узнав офицеров, спрашивает: «А де тут, кажуть, гэнэрал по окопам ходять?» – «А тебе зачем?» – «Виноват, Ваше Благородие… опизнався». – «Да нет, генерала-то тебе зачем?» – «Да так, хотив подывытись, який такий гэнэрал ничью по окопам ходе». – «Ну, так иди по окопам… догонишь…» Солдатишка бросился вслед за мною. Сошедшись, мы немало смеялись над любопытным молодым человеком, с которым, очевидно, и окопная жизнь ничего не может поделать.
Осип получил от Тани письмо, в котором есть неприятные для него строки: Таня говорит, что получила сведения, что он ведет себя нехорошо, и даже от этого она приключилась больной. Растолкуй Тане, что Осип себя ведет прекрасно, и он такой человек, что вести себя иначе не может… я говорю это не с его только слов, а кое-когда спрашивал об нем и у других. Кроме того, он около меня, живет через улицу – шагов 20–25, постоянно и всюду я хожу с ним: и по кухням, и на позицию, и в окопы ночью… Он постоянно у меня на глазах, и это даже оченно нехорошо Тане такое об Осипе иметь в мыслях. Пусть она-то себя наблюдает, как следует, а мы с Осипом не сплошаем… Да пусть зрящего разговора поменьше слушает. Мы ходили сегодня с Осипом, и мне его страшно стало жаль… будь Татьянка под рукою, я ей надавал бы хороших колотушек.
Вновь нашелся мой Георгий; посредством телеграфа удалось узнать, что дело послано к доследованию. Позавчера написал генералу Чистякову (бывш[ий] мой начальник, который меня представил), спрашивая о положении дел. Сегодня же буду писать ген[ералу] Павлову, выясняя вопрос о своем старшинстве, а если успею, напишу и генералу Кортацци. Словом, твой муж принялся собирать свои долги, насколько это удастся – покажет будущее. Твой капитан (какой еще это капитан появился? Не Лидиного ли невзначай ты замарьяжила?) ошибается, говоря о камне, под который вода не бежит. Не обо всем же можно спрашивать или поднимать вопросы… На некоторые ведь не ответят.
Со вчерашнего дня началась оттепель, и я вчуже ее опасаюсь… сейчас как будто начинает ветерок, и немного пробует подмораживать.
На какую бригаду папа зачислен кандидатом, и каким чином он вернут на действительную службу? Ты мне это отпиши яснее. Что он получил 750 руб., это мне ясно. Давай свою мордочку, лапки и глазки, а также наших пузырей, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
12 января 1916 г.
Дорогая моя женушка!
Сегодня получил три твоих открытки: одна от 1915 года (31.XII) и две от 1916 года (2.I и 3.I). У вас все шумно, и я боюсь, что моя жена совсем устанет и растрепет свои нервы.
