Сейчас беседовал с Назаренко на ту тему, что ему очень невыгодно будет идти ко мне, так как ему предстоит унтер-офицерство и старшинство над бомбометами. По-видимому, я его убедил. Парень очень хороший, и я бы не отказался от него… но не хочу быть большим эгоистом. Когда поеду в Петроград, возьму с собою Осипа, а вещи отсюда направлю прямо на новое место. Думаю заехать в Москву и остановиться на несколько часов у Каи [Комаровой]… а если сильно устану, то, пожалуй, и переночую, особенно, если буду иметь в виду сбор родных, что живут в Москве.
На твое предложение работать с Анатолием Иосифовичем ответил согласием в телеграмме и упомянул об этом в двух письмах. Это – третье.
Осип читал мне письма к нему Тани: страшно они оба ревнуют друг друга. Кто из них больше прав, сказать трудно. Осип на моих глазах, и я за него ручаюсь полностью. Если ты в такой же мере ручаешься за Татьянку, то, значит, они оба правы. Не стала ли она, действительно, чересчур рядиться? Аккуратность-то аккуратностью, но лишь бы не свыше необходимого. Надеюсь, моя девочка, что ты чувствуешь себя лучше и к моему приезду будешь вполне молодцом.
Давай твои глазки и лапки, а также малых (Гене напишу завтра), я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Благодарю папу за доброе письмо. Целуй его и маму, а также Надю и Лелю. А.
21 января 1916 г.
Дорогая моя женушка!
Это письмо тебе перешлет, а может быть, и лично занесет Вера Михайловна Романович, сестра милосердия нашего передового отряда. Я ее видел два раза, раз на празднике в 134-м Феод[осийском] полку и раз у нас; оба раза она приходила с другой сестрой… какая-то шведская фамилия. Хорошо ли она меня заметила, не знаю, но если она посетит тебя, то рассказать она тебе кое-что может.
Сейчас я пью чай, как дома, т. е. очень сложно. Хлеб я намазываю маслом, сверху икру и прибавляю еще кусок груши… значит, бутерброд из четырех элементов: сверх сего прибавляю печенье Тани – 6. А в чай сверх сахару кладу варенья. Выходит 9 элементов, и очень вкусно… и никаких последствий: Бог грехам терпит. Мой адъютант – пьющий утром чистый чай – смотрит на меня не без содроганья. На мой вопрос, отчего он пьет пустой чай, отвечает, что утром боится за свой желудок. «А у тебя-то, В[аш]е Пр[евосходитель]ство, – читаю я в его глазах, – чрево-то, видно, луженое, если уплетаешь такое месиво».
Третий день вою военную песню: просто, ярко и хорошо. А когда досмотрелся, что в последней строфе говорится о «потухших глазках» (т. е. старушка), то мне это так понравилось, что я завыл еще более. Ты права, милая, твой муж – мечтатель и фантазер; ход мыслей и ход впечатлений создается у него не по-людевому; его взор часто останавливается, тоскует или радуется над такими вещами, мимо которых другие люди проходят с полным равнодушием. Эту особенность подмечали у меня еще у маленького; а мои товарищи по университету частенько надо мною смеялись по этому поводу. Называли меня «хайба» (что-то неопределенное по смыслу) и рисовали так же какими-то неопределенными штрихами.
Кроме этого письма я вкладываю два письма на имя Г. Г. Хмелевского, которого, вероятно, они застанут в Петрограде.
Твое письмо от 30.XII получил вчера, где ты описываешь свой визит к Анат[олию] Иосифовичу и где вы проектировали с ним тебя в помощники редактора. Еще об этой открытке ты писала, понял ли я ее. Хорошо, что она в дороге задержалась и пришла неделю спустя после других, более ясных писем, а то где же понять: ты помощник редактора… как будто женщина, а на месте офицера Ген. штаба? Вероятно, решил бы, что или ты, или Анат[олий] Иосиф[ович] того, насчет головы, значит, в неблагополучие впали, а то и оба вместе.
Все-таки нехорошо, что у Генюши задерживаются эти двойки. Может быть, ты поговоришь с учителями русск[ого] и арифметики и спросишь «совета», как заниматься с Геней дома… Не для того, конечно, чтобы заниматься действительно, а для того чтобы к ним подольститься. Я думаю, что Генюша, прекрасно читающий и рассказывающий, и не так уж плохо пишущий, заслуживает больше двойки… ну, да им виднее. Может быть, это просто педагогический нажим, чтобы отучить сына от материнской мечтательности и фантазерства. Увы, привьет ли это ему отцовскую положительность и хладномыслие! Я очень боюсь, чтобы не вышла переэкзаменовка и не пришлось нашему бедному мальчику портить себе лето… это было бы хуже всего.
Прочитал одно письмо Тани к Осипу… ловкая и умная девчонка. Особенно мне понравилось то место, где она обещает встретить его в порванном платье. Осип был очень доволен этим письмом, хотя вчера утром, когда ехали в окопы 134-го полка, он вновь говорил, что видел «нехороший» сон… Судя по одному прежнему, догадываюсь, что несчастный «Отелло» вновь видел свою «Дездемону» в чужих объятиях, пожалуй, опять того же Трофима. Рассказанный им раньше сон был прямо прелестен… бедный Осип слышал даже скрип кровати и уже схватывался за кинжал, но… его разбудил Кара-Георгий, испуганный его стоном и одышкой. Мне нравится это сближение Трофима с Таней… но, очевидно, Осиповой тревожной душе некого больше придумать. Теперь у нас с ним только и разговору, что о нашей возможной поездке.
Я тебе уже писал, но повторю. Нач[альник] дивизии в случае моего перевода обещал дать мне отпуск, но так, чтобы из него я ехал прямо на новое место. И мы с Осипом решили – в случае осуществления отпуска – все оставить Передирию, который с лошадьми и вещами дней через десять и отправится куда нужно, а мы с Осипом – через Москву в Питер… В Москве – несколько часов или день, смотря по обстановке. Твои письма, привезенные Назаренко, еще лежат на моем пис[ьменном] столе… признак, что я ими еще не начитался. Я ими также длительно наслаждаюсь, как икрой и грушами. Позанимаюсь немножко да опять прочту. Все хорошо – и что ты у меня единственная женушка в своем роде, и что мужа своего не забываешь, и что ты само изящество и красота… неплохо даже, что на картах гадаешь, хотя это Библией запрещается, особенно имея в виду, что муж – а никто другой – на сердце выходит… нехорошо только, что ты умудрилась болеть, рано встала и слишком много хлопочешь. Я очень боюсь, что за три-четыре дня лежки ты растеряла весь тот придаток, который получила от мышьяка. А о том, напр[имер], стала ли ты его впрыскивать, ты не изволила мне написать ни слова, и так как я тебя немного знаю, то твое молчанье я объясняю тем, что в действительности ты впрыскивать не начала. А это нехорошо со многих точек зрения, а также с той, о которой поговорю при свидании.
В воскресенье был в своем полку, мне устроили обед, шпалерами ставили полк… словом, что-то вроде прощанья. Говорил им большую речь, Кара-Георгий, наблюдавший в дверь, видел, как многие всплакнули, включая самого командующего… упомянул, напр[имер], Митю, Кременчукского. Про первого говорят, что он стал мягче и сердечнее, и приписывают это моему систематическому влиянию.
Антипин хотел возвратиться в полк, но это ему не удалось… что-то там вышло.
Давай, ненаглядная голубка, свои глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
