Пора, детка, ложиться мне спать. Жду твоих более веселых писем и вообще писем, моя родная рыбка. Теперь весна, ты поправляешься, и все идет так, что быть грустной тебе и некогда, и не следует. На севере у нас крупная удача, мы нет-нет, да и тоже подбавляем перцу… какая же тут грусть или тоскливое сердце. Давай мордочку и глазки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Прикажи сынам писать, хотя бы по одной строчке. А.
15 марта 1916 г. [Открытка]
До сих пор нет ни Гали, ни Ужка. Что они были задержаны, с одной стороны и хорошо, так как теперь просохло и мальчишке Галиному будет легче бежать. Вчера возвратился из Москвы писарь, был у Каи, отвез мою открытку и теперь привез три коробки со сластями. «А письмо?» – «Велели кланяться и сказать, что живы и здоровы». Не свинья, как ты полагаешь? Так занята, что черкнуть некогда. Буду писать с другим писарем, намылю им голову. Погода у нас сейчас божественная, сейчас иду с Осипом наблюдать за горизонтом. Писем от тебя нет. Давай глазки и малых, я вас обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
16 марта 1916 г.
Дорогая моя женушка!
У нас сейчас волшебный день, тепло, солнце светит, и спешит расти трава. После обеда я ходил с Осипом гулять версты за две, причем свою прогулку я стараюсь соединить с работой, беря постоянно с собою бинокль. Мы с Осипом говорим и вспоминаем без конца. Сейчас мы очень огорчены, не получая до сих пор Гали с Ужком, оба мы по ним соскучились… он, вероятно, по Герою больше. Раньше мы мирились с опозданием, так как была большая грязь и наш молодой кавалер мог бы притомиться, но теперь, когда дороги почти подсохли, нам нечем успокоить свое нетерпение.
Меня мой сожитель [Ханжин] снимает очень часто, но выхожу я у него не совсем ладно… в последний раз все хорошо: и поза, и выражение лица, и даже некое благородство в осанке, но… белое пятнышко на носу; и всему конец. Сейчас это подсыхает и если будет готово, то вложу… нет, после. Ты, женушка, пишешь, что пока не получишь от меня письмо, будешь писать только открытки. Я и так, вот уже неделя, ничего кроме открыток (две числом) от тебя и не получаю. Причем же я? Наказывай почту, цензуру… кого там еще хочешь, но не твоего супруга. Это называется бить не по коню, а по оглобле. Не по правильному ты пути пошла, женушка!!!.. вот что. Очень рад, что Генюша получил по Зак[ону] Б[ожьему] 5, а по арифметике – 4. Думаю, что дело поправится и мальчик перейдет без всяких переэкзаменовок. Это было бы для него очень хорошо: за 3–4 месяца он нагулял бы на свободе много здоровья и даже жиру.
Твоя догадка очень вероятна, и мой Георгий может дойти до Петрограда; к выгоде или невыгоде – покажет будущее. Посылаю тебе три карточки: я, сидящий в столовой, бригадный (мой товарищ, тоже принимающий штаб див[изии]) с сестрой милосердия и мои сослуживцы (слева направо): прикомандированный к штабу подп[олковник] Шляхов, пор[учик] Савченко (по стр., адъютант), Бутков [Будков] (артиллерист, обер-офицер для поручений) и Бранкевич (офицер для связи). Они сняты перед входом в нашу столовую. Наконец, еще окутанный снегом наш домик, где мы помещаемся. Теперь он имеет иной вид, обнажившись от зимнего покрова… пока прерываю, иду заниматься.
Хорошо, что я не кончил два часа тому назад своего письма: сейчас я получил три твоих от 5, 6 и 9 чисел; последнее большое и философское. Ты поднимаешь старые темы, которые мы не решим все равно. Волноваться из-за них во всяком случае не стоит. Я согласен, что теоретически интересен тот вывод, что источник случайностей с твоей стороны – малокровие и связанная с ним нервозность, но практически это не так важно… Так есть какая-то линия, около которой мы с тобой крутимся. Может быть, во всем виновата моя гордость: я хочу, чтобы выбранная мною женщина была совершенство – и в духовном, и в физическом смысле, и когда случается что-либо, посягающее на такой вывод, я чувствую себя задетым… вот и все. Ну, да теперь все это пустяки, так как на последней странице твоего письма стоят слова «безгранично тебя любящая», и вся наша философия, все наши споры летят вдребезги, как царства мрака и теней от золотого луча Солнца.
Я пишу, а кругом меня сплошная фотография: промывают, фиксируют, рассматривают, советуются, спорят… чую, что меня будут снимать неугомонно. Мой сожитель сейчас рассматривает снимки моего помощника, и между ними идут какие-то дебаты: один повторяет «недодержано», другой – «передержано»… кто прав – не знаю, вижу лишь, что рисунок неясный и плохой…
С племянницами у тебя, вижу, выходит плохо, – они совсем раскисли и ведут себя скверно. Гони их вместе с собою из Петрограда на юг, на волю степную, и там все пройдет.
Мы тоже как-то сегодня разговорились о Туркестане и заставили других открывать от изумления рты… Ночи, цветущий урюк, древности, кишлаки, журчащий арык… все это – сказочное и покрытое дымкой чудес, красоты и тайны – заволновало наших слушателей так же, как твои рассказы – Лелю. Дай, моя золотая и драгоценная, твою мордочку, губки и глазки, а также троих наших, я вас обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
18 марта 1916 года. 8 лет
18 марта 1916 г. – 18 марта 1908 г.
Дорогой мой Кирилочка!
Сегодня день твоего Ангела и день твоего рождения; поздравляю тебя, мой милый беленький мальчик. Посылаю тебе шесть фотографических снимков, которые на задней стороне занумерованы, и там же объяснено, что они представляют. Тебе будет ясна наша боевая жизнь. На № 5 и 6 показаны окопы, по которым ходил и я несколько раз, особенно № 5.
Мама пишет, что ты получаешь пятерки, да еще иногда с плюсом; спасибо, мой славный, ты у меня умный. Только ты, кажется, иногда обижаешь Киску? Откуда я это знаю, ты спросишь? Да мне как-то ворона летела и прокаркала. Вижу, она что-то кружится над домом и говорит: «Кирилка обижает Киску». Видит, что я понял, и улетела.
У нас весна, солнышко светит, птицы поют, и травка кругом зеленеет. Недавно взяли много пленных, пулеметы, бомбометы. Артиллерия противника стреляет, да мало.
Целуй маму, Генюшу и Кису. Крепко тебя обнимаю, целую и благословляю.
Твой папа.
18 марта 1916 г.
Дорогая моя женушка!
Сегодня, наконец, прибыл Передирий с тремя лошадьми; Ужок – роскошь, я сегодня через две минуты выбегаю его смотреть. Он поднялся, стал тоньше и похож уже на лошадь. Сейчас, уже в сумерки, мы еще раз выходили с Самохиным и осматривали его. Я боялся, что он выйдет тяжеловат, но теперь я спокоен: его ножки тонки и сухи. С моими аттестатами стоит дело совсем плохо: ни на меня, ни на Осипа, ни на Передирия, ни на Осипову лошадь. Об Осипе с лошадью вел сегодня переговоры с Самохиным, и, может быть, уладим. Относительно меня перерой все, что можно… у нас нигде нет. Должны быть два аттестата: один с упоминанием высылки тебе, другой на другие виды довольствия… я подробностей не помню. Я написал в полк о высылке мне хотя бы копий моих аттестатов, но ответа все нет… там всего боятся и над каждым пустяком думают по две вечности. В результате выходит то, что все мы, с лошадьми, будем кормиться в долг, пока все не уладится. Я пишу тебе, а наши все поехали на панихиду… вчера были убиты два артиллериста. Были они в том полку, в котором я был в последнее время, и пришли туда той же дорогой, как и я… той же уходили, но на обратном пути случайно на них попал низкий разрыв шрапнели… Прекрасные офицеры оба: смелые, живые, радостные. Особенно много говорят об одном, который до меня служил в штабе: человек всегда оживленный и остроумный. При мне он один раз обедал с нами и всех смешил. Я тогда не успел к нему присмотреться. Когда я ехал как-то в полк, то миновал его батарею и он громко меня приветствовал. Теперь его нет. «Теперь он постиг тайны, – говорит мой сожитель, возвратившись с панихиды, – он нашел синюю птицу». Он добавляет, что лежат они парочкой, спокойные, как будто заснули. Признак, что они, между прочим, поражены и в сердце. Только одну странность оставил покойный; он просил, чтобы его похоронили там, где его убьют… и больше нигде. Завтра мы исполним его последнюю волю. «Странную» потому, что у него есть жена и мальчик… небольшой. Почему он захотел лечь в землю одиноким и далеким от своих, он не пояснил и тайну унес с собою. По мнению сожителя, он как будто искал смерти.
