Словом, моя славная женка, тебе придется сесть за перо плотно, чтобы удовлетворить мое растревоженное любопытство. Твое письмо с дороги, в карандаше, нарисовало мне живо картину вашего вояжа: Ейка, играющая в мяч, Кирилка, смотрящий в окно, и Геня, читающий книгу на верх ней полке, это все картинно и типично. Осип говорил мне, как Ея участвовала в концерте. Мой сожитель внес много новых забот, и я занят от утра до вечера… упаду спать – как убитый. Правильно ли я пишу адрес? Дай, золотая, твои губки и глазки, а также малых наших, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Поклон и поцелуи. А.
20 мая 1916 г. [Открытка]
Дорогая Женюша!
Вчера получил два письма и открытку от 11 и 12.V. Сейчас выезжаю по делу и пишу две строчки. Жив и здоров. У тебя большой насморк – видно простудилась в вагоне. У Лиды с Паней [Вилковых] начались споры: постарайся сохранить философское и спокойное настроение, не вноси в их спор пристрастие. С моим отъездом заминка – может быть, и останусь. Давай глазки и губки, и малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
20 мая 1916 г.
Моя лапушка-женушка!
Добрая почта принесла мне сегодня два твоих письма от 13 и 14.V. Письма мне показались невеселыми. Дети, правда, погрузились в свое естественное русло и получили все, что им нужно, ты же, моя детка, осталась как-то одна; ты мне почему-то напомнила курицу, подошедшую к воде с выводком утят: малыши – в воду и были таковы, а она осталась одна, кричит и мечется по берегу, боясь чуждой для нее стихии. И плодом этого-то настроения я считаю твой двухнедельный подсчет неполучения от меня писем, это совершенно невозможно: менее двух раз в неделю я тебе не пишу с начала моего командования полком, много раз писал каждый день, обычно через день. Много было нужно поработать цензуре и слишком мало почте, чтобы лишать тебя моих писем в течение двух целых недель. О карточной игре я тебе писал – играли в апреле, после обеда, когда я кончал мои дела и доклады, но теперь в мае опять не приходится брать карты в руки. Но, конечно, не карты мешали мне писать своей женке… Словом, я готов отнести на свою совесть твою печаль, но не всецело… Я думаю, что ты недостаточно подлечилась и говорят твои нервы; теперь ты на свободе, петроградской суеты и поручений нет, ты – вольная птица, и если отдашься искренно простой жизни – есть, спать и гулять, то все сойдет и старая радость вновь посетит твое усталое сердце.
То, что ты вскользь упомянула о сестре Кае, очень печально… вот и кончена короткая и грустная легенда ее жизни; теперь будет увяданье, с новыми и новыми болезнями, боязнь смерти и мучительные думы о чем-то невыполненном и невозвратно упущенном. А судьба много положила и в ее колыбель, и на путь-дорогу ее жизни: дала богатую и талантливую натуру, широкую почву для восприятий, дала хорошего и крепко любящего мужа, дала богатство… но каким-то косым случайным ударом она не дала ей материнства и… обездолила, опечалила все. Я помню день ее рождения, хотя сам был тогда небольшим клопом, хорошо помню многие этапы ее жизни – и теперь мне так грустно наблюдать заключительный аккорд ее песни, переливавшей и интересными, и веселыми аккордами. Прости, женушка, что, получив твои невеселые письма, я еще более усугубляю меланхолию своими мрачными сближениями. Но едва ли ты будешь спорить со мною в анализе Каиной жизни, так как в этом отношении мы с тобой мыслим одинаково.
21 мая. Прервали мое писание; я прочитываю свои строки, и мне приходит мысль прервать их… но пусть летят: они отражение того, что я чувствую и как. Я задал тебе ряд вопросов, на которые еще не получаю ответа: относительно отказа Общ[ества] жел[езных] дорог, Генюши (экзамены или нет), как ты устроилась с жалованьем, кто будет за тебя получать, чтобы ты не осталась без гроша в кармане. На каких условиях ты живешь у Лиды? Относительно Нади, конечно, вышло не совсем ладно, и не в отношении риска и пересудов, – в Петрограде много всего и всем только до себя, – а в отношении риска преждевременного сближения, а с этим той суммы горя и последствий, какие будут неизбежны. Когда поживешь и понаблюдаешь, начинаешь спокойно учитывать и то, о чем раньше как-то неудобно было и мыслить, не только говорить. Надя тороплива, невоздержанна, а вероятно, и страстна, шансы брака и исход развода она не захочет продумывать всерьез, а в этом случае она скажет свое последнее слово… Как бы ни был хорош и нравственен Сергей, общение с любимой девушкой, идущей на уступки, будет для него большим и едва ли преоборимым испытанием. Но все это полгоря, если развод окажется несомненным; правда, вся поэзия и вся красота брака будут почти опошлены, и священная прелесть первых дня и ночи будет поругана, но это куда ни шло; а если развод не выйдет? Тогда тягостный «гражданский» брак со всеми его результатами, а, грубо говоря, обычное сожительство… Нехорошо это!
У нас стоит то жаркая погода, то проходят дожди с холодным ветром, и тогда в пору надевать тулуп. Жизнь мы ведем скучную, живем в маленькой деревеньке по отдельным халупам. Новостей для меня, в смысле нового назначения, может быть много, но до сих пор ничего нет положительного. Чувствую я себя на отлете уже недели две, но когда это будет, кто знает. Какое бы назначение ни вышло, оно мило мне тем, что я заеду к тебе, обниму и приласкаю мою ненаглядную детку. Расстояние – вещь страшная, и особенно для меня; возле тебя дети, и в их особенностях, нервах и поведении ты видишь, чувствуешь меня, наблюдаешь только варианты и переплет моей и твоей природы, а я… я живу воображением и тем, что ты мне скажешь, я беру из мозгов застывшие там чувства и картины, воздвигаю их пред собою и ими сыт, ими живу. Иногда ты рисуешься мне отодвинутой куда-то далеко-далеко от меня, со странным новым лицом и загадочно спокойной улыбкой, и мне вдруг становится страшно, я тяну к тебе руки, и сердце говорит во мне «вернись». И это случается со мной, имеющим верную и любящую жену, что же бывает с другими, которые не имеют к женам полной веры или которые уже получили об них тревожные сведения (у «ребят» это бывает так часто)… Давай, моя голубка, твои губы и глазки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.
Ваш отец и муж Андрей.
Поцелуи (жаркие и страстные) всем прочим. А.
23 мая 1916 г.
Милая моя женушка!
Выехала ты из Петрограда, и я первый чувствую это: вместо открыток я получаю письма, и притом каждый день… да еще с цветами, лафа стала твоему мужу: то он почитает строчки, написанные жениной лапкой, то понюхает цветы, сохранившие в себе запах… отдаленный, похожий на полузабытую сказку. Больше: ты даже стала теперь своего мужа во сне видеть… вот до чего дошла! Да здравствует скромный казачий хутор, и да провалится северная столица! Сейчас я вновь на новом месте, но очень интересном, укрытом садами и лесами, расположенном на всхолмленных районах… Перед переходом сюда я не спал целую ночь (1,5–2 часа), переход совершил ночью, т. е. опять не спал уже вторую ночь, но что значит война: все это кажется пустяками, приедешь, сколько распоряжений отдашь, да тогда только приляжешь… часа на 2–3, а затем встаешь и вновь доканчиваешь распоряжения. После обеда я много гулял то по церковной ограде, то по саду священника, в доме которого живу. Эта местность фруктовая по преимуществу: яблони, груша, сливняк… особенно последний. Здешние сливы – лучшие в России и составляют и гордость этого уголка, и единственное почти средство пропитания.
