Так как распоряжение мною уже было сделано и проволочка произошла, как видно, не от моей вины, а от господина Б-ва, то я не нашел нужным переделывать то, что уже было мною сделано, а с тем вместе, желая удостовериться полицейским донесением, как велико в справедливости опасение губернского предводителя, я отправил от себя тоже нарочного к исправнику, который через день представил мне подписки и того помещика, на которого заносили мне жалобу, так и от того, на которого указывал Бестужев, что следствие уже начато и идет весьма покойно; первые крестьяне образумились и сожалеют о своем проступке, во всем уезде все покойно: казалось бы – и делу конец! Как вдруг, возвратясь в Симбирск, я застаю предложение министра по департаменту исполнительной полиции, подписанное вместе с министром директором Жмакиным, бывшим до Загряжского в Симбирске губернатором, упрекающее меня, что я поступил неправильно в отношении Сызранского предводителя.
Чистый в чувствах моих, со вниманием вникая в смысл закона, я сильно огорчился такой, по мнению моему, несправедливостью ко мне. В оправдание свое я выписал буквально статью закона, дополнив последующим отношением ко мне Бестужева и донесением исправников, прежде бывших при губернаторе Жмакине, по подобного рода делам; выписавши два предложения о производстве дознания предводителями при стряпчих – указал, что Жмакин, подписавши вместе с ним мне выговор, прежде был одного со мною мнения о статьях закона, но действовал только грубее и резче моего, а потому прошу его разрешить мое недоумение. В ответ на мое донесение, министр усумнился утвердительно согласиться на мое разъяснение закона, но деликатно повторил, что он остается при мнении, что удобнее было возложить следствие, мимо предводителя, на другое лицо, но вместе с тем приложил в копии отношение свое к губернскому предводителю, в котором просит он сообщить г. Б-ву, что, оставаясь недовольным отказом г. Б-ва, мне сделанным, он утвердительно может удостоверить его, что если он дорожит репутацией своей по службе, то чтобы всячески старался бы сблизиться с тем справедливым начальником, какого теперь имеет Симбирская губерния, чем, конечно, заслужит он и его, Блудова, личное уважение.
В том же самом году составилось в Петербурге 2-е страховое от огня общество.
[463]
В каждую губернию были высланы губернаторам по 400 акций, для раздачи желающим, с ограничением выдачи на одно лицо не более 50 оных. В тот же самый день, когда принесли мне с почты акции, поступило ко мне более 20 требований от желающих, из коих каждый просил ровно 50 для него. Вместе с оными, я получил через почту письма от министра юстиции Дашкова, от статс-секретаря Танеева, от директора департамента исполнительной полиции Жмакина и еще от четырех значительных лиц из Петербурга, выслать им непременно по 50 акций, с предварением меня, что я окажу им этим очень важную услугу. Видя невозможность удовлетворить всех и каждого из них, я прехладнокровно распорядился известить через полицию письменными отзывами, что раздачу акций я назначаю произвести ровно через два месяца и в определенное время, определил уравнительное число на каждого, от кого получится до того времени требование, и просил, если кто желает взять акции, то чтобы распорядился к назначенному времени выслать деньги на то число, которое придется для него. По общему соображению требований, приходилось на каждого не более четырех акций, а потому тем, кто просил менее, я выдавал столько, сколько просил, а прочим никому более четырех. На шестнадцать акций по расписанию не выслались деньги и я бы имел полное право всех их оставить за собой, но, опасаясь укоризны, я еще дал сроку две недели для разобрания и сих шестнадцати. Распоряжение сие я предварительно представлял Блудову, и мне приятно было видеть, что, по возникшему от некоторых губернаторов вопросу о затруднении в равной степени удовлетворить требования, мое распоряжение, хотя без указания на меня, было поставлено в пример прочим.
Губернский предводитель Бестужев просил моего распоряжения о необыкновенном созыве, для дворянских дел, дворянства. По праву, указанному для меня в законе, я удовлетворил его желанию. Съезд был назначен в декабре месяце.
Когда съехались дворяне, то Бестужев предложил мне, чтобы дворянство, первоначально собравшись в своем доме, предварительно отправилось в церковь для молебствия и потом, чтобы я прибыл в дом дворянства, для открытия собрания, но я твердо объявил ему, чтобы без малейшего изменения был бы соблюден порядок, указанный в законе для обыкновенных трехгодичных собраний. Это, кажется, не совсем понравилось Бестужеву, не ему лично, а некоторым из окружавших его доверенных, которые находили в этом личный мой каприз.
Но я настоял на своем. В назначенный для собрания день, прибыли ко мне в дом депутатами два предводителя и два депутата для приглашения. У дверей залы встретили меня губернский и остальные уездные предводители, и я церемониально был введен в залу. Став у портрета государя императора, я прочел предложение мое дворянству о причине созвания оного и открыл заседание собрания. Сие предложение заключало в себе в краткости повод и мнение мое, что каждый по сердцу своему чувствует важность своего призыва, и в заключение, что я почитаю себя счастливым, что государь предоставил мне право в сей торжественный день для дворянства непосредственно явиться в кругу оного и вместе с ними принести в храме Господнем моление за благодетеля нашего и отца! При сильном внимании, когда я читал речь, я несколько оробел, но когда кончил, прибавил:
– Прошу простить, господа! Я оробел! Но это случилось впервые в жизни моей. Вините ваше ко мне внимание!
Выходка эта, видимо, всем понравилась. Сей же час послание мое пошло переходить из рук в руки и, после молебна и обедни, все присутствовавшие дворяне удостоили прибытием ко мне в дом с благодарением. Тут я познакомился более нежели со 150 дворянами, которых я прежде вовсе не знал, иначе как по записке Жмакина, но оттенял мое внимание к каждому, показывая, что я заочно знаю каждого! В сей день я чувствовал себя то глубины души растроганным, подобно тому, как буду иметь случай говорить о последнем свидании с симбирском дворянством.
Здесь еще упомяну одно лично лестное для меня обстоятельство, о котором рассказывал мне Жемчужников, бывший тогда Санкт-Петербургским губернатором, когда я был переведен в Витебск. Действительный тайный советник И. И. Дмитриев, известный поэт, бывший министр юстиции, симбирский помещик, которого Блудов иначе не называл, как своим покровителем и образователем, при Жемчужникове сказал Блудову:
– Скажи, пожалуйста, Дмитрий Николавеич, что вы с нами делаете? Давно в Симбирске не было губернатора, наконец Бог послал нам одного в Жиркевиче, а вы распорядились и этого опять у нас отняли!
NB. В зале симбирского дворянского собрания, с высочайшего соизволения, находятся портреты Дмитриева и Карамзина.
