Последний вечер в Пулавах провел я очень приятно, в обществе добрых, любезных дам – и ночью, мечтая об удовольствиях, обо всем виденном мною, был уже на пути к Варшаве. Дорога прескучная! Нет ни одного порядочного местечка до города Туры, в пяти милях от Варшавы. Здесь увидел я несколько хороших улиц и много каменного строения. Время было прекрасное, – в городе нет ничего достойного внимания, – прошел за город, смотрел на работы, которые производятся с великой деятельностью. Весь правый берег покрывается укреплениями. «Боже! – думал я, – сколько еще крови должно пролиться для укрощения жестокого тирана Европы!»
II
Герцогство Варшавское
Переехав понтонный мост у м. Туры, через несколько часов увидели мы необозримую громаду камней. «Это Варшава», – сказал проводник наш. Напрасно взоры мои искали картины величественной, необыкновенной – ни с которой стороны столица Польши не восхищает зрения: длинный, беспорядочный ряд кровель, большей частью черепичных, и изредка мелькающие верхи храмов не имеют ничего прелестного. Только от Праги, лежа на высоком берегу Вислы, вид ее несколько разнообразнее, но грязные улицы и почерневшие от времени и небрежения стены прибрежных зданий ослабляют первое приятное впечатление.
Въехав в город, я ожидал найти в нем торжество вкуса, богатства и зодчества. Имена Радзивилов, Сапег, Любомирских, Чарторижских, Потоцких живо напечатлены были в моей памяти, но пышные поляки, приносившие все в жертву своей гордости и тщеславию, были скупы для украшения столицы государства. Я видел две-три изрядные, но не великолепные улицы, видел несколько огромных чертогов, впрочем, везде тесноту и неопрятность, – нет даже и следов изящной архитектуры. Невольно пожалел я о бедных поляках, которые называют (или, по крайней мере, называли) нас варварами. Если устройство городов и сел, если памятники славы предков, порядок гражданских учреждений дают право народам стоять на высшей степени просвещения и величия, то, без всякого сомнения, поляки должны уступить нам во всем первенство. Для подтверждения слов моих я советую им побывать – не говорю в Петербурге или Москве, – но в отдаленнейших областях владычества России. Тобол, Волга, Ока и Дон отражают в чистых струях своих роскошные города ее, которым подобных я не видал в Польше.
Во всяком порядочном доме русского дворянина есть небольшая, вкусу его и знанию соответствующая библиотека. В Польше у некоторых богатых помещиков видел я шкафы, наполненные книгами, но большей частью французскими и немецкими. Польские авторы имеют весьма мало читателей. Правда, что почти каждая девушка знает наизусть множество песен, славе и свободе своего отечества посвященных, это делает им честь, но не ускоряет хода успехов отечественной словесности, ибо почти все достоинство этих песен заключается в громких словах, к прославленью отчизны служащих.
В герцогстве Варшавском нет почти ни одного купца – природного поляка, все торговые сношения в руках жидов и иноземцев. Напрасно приписывают это гордости народной, ужели бедному шляхтичу предпочтительнее служить камердинером или лакеем, нежели оборотами ума своего способствовать благосостоянью государства?
В чем же отстали мы от гордых соседей наших? Я извиняю, даже хвалю привязанность поляков к отечеству, но осуждаю их несправедливость к русским. Политика имеет свои правила, перемена которых не во власти людей частных. Бессмертная Екатерина, для безопасности областей своих, решилась сокрушить мятежную Польшу, и по мании руки ее орел российский окрылил Литву, лесами изобильную, плодоносную Волынию, богатую Подолию, оплот от набегов турецких, и, наконец, все пространство от Днестра до Вислы – преграду честолюбивым замыслам прочих владетелей Европы. Польза государства побудила ее поднять оружие, но побежденные стали братьями победителей, сделались нежно любимыми сынами великодушной Матери Отечества… По моему мнению, поляки, разделом 1794 года потеряв вес в политическом бытие народов, выиграли весьма много в отношении к нравственности и спокойствию общественному. Прежде одна сила господствовала, и самые законы повиновались дерзости и самовластию жестоких себялюбцев, богатый и бедный, сильный и слабый стали равны перед престолом Владычицы самодержавной. Не количество золота, не огромность древа родословного давали право на чины и отличия, но истинные заслуги, сердце и ум просвещенные.
Избирательное правление привело Польшу на край гибели. Не патриотизм, но честолюбие и интриги вели к ступеням трона польского. Мог ли правитель заниматься спокойно благом подданных, когда сам не был уверен в собственной своей безопасности? Мог ли положиться на вельмож, которые были личными врагами монарху и в душе почитали себя достойнейшими венца? Мы видели тщеславного Паца, с воинами литовскими стоявшего в бездействии перед Каменцем-Подольским, в то время как великий Иоанн Собиеский с горстью ратников сражался, почти на глазах его, с многочисленными толпами турков. Народ, потерявший уважение к правителям своим, потерял и сам право на уважение соседей. Свобода и в настоящих обстоятельствах была причиной почти совершенного падения Польши. Опыт веков и царств не ясно ли доказывает, что равенство, свобода, вольность суть пустые слова, которыми пользуются честолюбцы для достижения верховной власти. Там Кромвель, под скромным наименованием Протектора, правил деспотически Англией, и народ, везде легкомысленный, склонный ко всему новому, плавая в крови, славил свою независимость. Ужасная, свежая в памяти людей картина Французской революции служит еще разительнейшим доказательством слов моих. Редко законный государь бывает тираном, он не страшится потерять короны, которая по всем правам сделалась его собственностью, длинный ряд предков освятил ее своими подвигами. И самое унижение, – если можно назвать унижением повиновение власти законной, – делается священной обязанностью при мысли, что отцы и деды наши служили им, что их доблести утвердили и вознесли славу страны своей. И можно ли предпочесть ему хищника, который из самого низкого звания народного ступил на вершину величия человеческого? Ужас и трепет стоят на страже дверей его, под каким бы названием ни принял он правление, видя перед собой людей, которые некогда были его выше и имели еще большее право на присвоение владычества, он употребляет все средства для истребления мнимых врагов спокойствия общественного. Воздвигаются эшафоты, тысячи жертв падают – и бедные граждане, с содроганием в сердце, должны прославлять свою вольность… Вот состояние почти всех бывших республик.
И где следы благоденствия, обещанного Наполеоном Польше?.. Прежде богатая, плодоносная страна представляет теперь только нищету и запустение. Напрасно станут относить это к происшествиям военным. Под державой Франца и Вильгельма поляки были довольны, Дунай и море Балтийское, в замену избытков земледелия, возвращали им золото и другие драгоценности чужеземные. Но континентальная система затворила берега Бельта, славолюбие Наполеона удержало суда в пристанях отечественных, произведения земли стали добычей полумиллиона пришельцев. Должно, однако ж, отдать справедливость, что поляки переносили все великодушно… Надежда утешала их, – теперь и самая надежда исчезла. Поздно повязка ослепления спала с очей их, счастливы они, что победитель Наполеона, властитель судьбы их, был Александр Российский! Благость небесная в лице Ангела-миротворца явилась уврачевать тяжкие раны врагов своих, – победитель
