Однажды, сидя с братом и Бурцовым, нам пришло на мысль жить вместе, нанять общую квартиру, держать общий стол и продолжать заниматься для образования себя. С другого же дня все отправились ходить по улицам для отыскания удобного помещения. Бурцов нашел квартиру в Средней Мещанской улице, где мы и поместились. Каждый из нас имел особую комнату, а одна была общая; в хозяйстве соблюдался порядок под моим управлением в звании артельщика. Мы старались исполнять службу свою самым ревностным образом, занимались между тем и дома в свободные часы. В таком положении мы приятно проводили время до выступления в поход в 1815 году. Мы постоянно обедали дома, имея за столом нашим всегда место для двух гостей. Стол был не роскошный по ограниченности наших средств, но мы жили порядливо и соразмерно своим доходам. Когда брат Михайла приехал с Кавказских вод, он поселился вместе с нами. Появились у нас учителя. Александр и Бурцов взяли турецкого учителя, но скоро бросили его; они же двое и я стали учиться по-итальянски. Михайла стал со мною учиться латыни, но я сбил оба языка вместе, спрягал итальянскому учителю по-латыни, а латинскому по-итальянски и не выучился ни которому из них. От общества нашего получал я иногда замечания за нерадение к занятиям и лень, но мысли мои в то время обращены были к иному предмету.
Я часто ходил к адмиралу, и старания мои не были тщетны, как я то впоследствии узнал, но скромность дочери его была причиной, что я тогда оставался в недоумении. Решившись приступить к делу, я предположил, прежде всего, увидеться с отцом, чтобы узнать, сколько он мог уделить мне для женитьбы. Батюшка к тому времени только что приехал в Москву из Гамбурга и был произведен в генерал-майоры. Между тем я должен был также хлопотать о братьях, ибо мы все были без средств к жизни. Собрали мне денег на прогоны; я взял отпуск и был готов к отъезду, как узнал, что Н. Н., которая за несколько дней перед тем заболела, была уже при смерти. Я был в отчаянии, мне хотелось увидеть ее, но это было невозможно. Я решился остаться в Петербурге и не ехать в Москву, но Бурцов уговорил меня, обещаясь присылать ко мне частые и верные известия о ее болезни. Отъезжая, я запечатал бумаги свои и надписал их на имя брата Михайлы, потому что думал лишить себя жизни при известии о ее смерти. Бурцов сдержал свое слово и извещал меня. Н. Н. выздоровела, но долго еще оправлялась от своей болезни.
По приезде моем в Москву я был холодно принят отцом. Он находил имение свое расстроенным от управления поверенного его Булатова. Батюшка был, однако же, обязан ему тем, что, когда князь Урусов умер, что случилось во время отсутствия батюшки с ополчением в Германии, родственники покойного скрыли его духовное завещание; но Булатов, как ловкий человек, добился и обнаружил завещание, через что доставил батюшке назначенную ему часть наследства, благоприобретенного имения. Завелся процесс касательно серебра, которого было на 120 000 рублей. В завещании князя было сказано, что весь московский дом и все, что в оном находится или к оному принадлежит, назначается Муравьеву. Завещание было писано в Москве, а князь умер в Нижнем Новгороде, куда он переселился в 1812 году, и все серебро было туда же вывезено из Москвы по случаю нашествия неприятеля. Родственники его придрались к этому обстоятельству и требовали серебра себе, потому что оно не находилось уже в московском доме. Процесс этот и дело о наследстве стоили батюшке уже до 40 000 рублей, когда он возвратился в Москву. Желая прекратить процесс, он повидался с родственниками князя Урусова и уговорил их на медиаторской суд. Избрали в медиаторы Львова, который решил, чтобы спорное серебро разделить на три части между тремя истцами. Итак, отец мой остался при процентах, которые он должен был платить за сделанные Булатовым 40 000 рублей долгу. Не менее того Булатов достигнул полного доверия батюшки и, вмешиваясь в семейные наши дела, навлек на нас неудовольствие отца. Он уверял батюшку, что мы мотаем, и до такой степени сделался нагл, что подал отцу большой счет денег, издержанных будто меньшим братом Михайлой во время пребывания его в Москве, когда он проезжал на Кавказские воды. Счет сей был написан без всякого соображения, и всем предметам выставлены ни с чем несообразные цены; впоследствии оказалось, что брат ничего об оном не знал.
Когда батюшка возвратился из армии в Москву, он собрал своих учеников и начал по-прежнему преподавать им математику. К нему вступило много и новых учеников, в числе коих был молодой человек Н. Ф. Бахметьев, внук Нарышкиной Елены Николаевны, старой московской барыни. Батюшка непременно хотел, чтобы я ей представился; я исполнил его желание и был очень ласково принят. Старуха желала меня чаще у себя видеть, возила меня по вечерам и рассказывала о достоинствах своей внучки, сестры Бахметьева, которая у нее жила. Явно было, что ей хотелось выдать внучку свою за меня замуж, как то в Москве водится. Анна Федоровна Бахметьева была не дурна собою, 16-ти лет, имела 500 или 600 душ и получила хорошее воспитание, но у меня не она на сердце была, и я старался отделываться. Дело до того было дошло, что Азбукин, бывший товарищ брата Александра, возвратившийся к тому времени из похода в Москву и коротко знакомый в доме Нарышкиной, объявил мне однажды, что если я хочу на Бахметьевой жениться, то мне стоило только слово сказать; но я уклонился от сих предложений. Перед выездом моим из Москвы я был на свадьбе Азбукина, который женился на Юшковой, родственнице Нарышкиной. Я с удовольствием проводил вечера у Азбукина, где познакомился с Жуковским, его родственником.
В бытность мою в Москве я часто бывал у Колошиных, которые принимали меня как родного. Тут я познакомился с фон Менгденом, полковником лейб-гвардии Финляндского полка, которому мать Колошиных была тетка. Меня поневоле возили по балам. Наконец, когда срок моего отпуска прошел, я поторопился уехать, ибо мне в Москве становилось скучно. В Твери я разъехался с братом Михайлой, который во второй раз ехал на Кавказские воды; но он, узнав на станции, что я проехал, возвратился в Тверь, где мы провели ночь вместе.
Н. Н. оправлялась от своей болезни. Я решился приступить к предложениям. Я просил батюшку написать к адмиралу письмо, что он сделал, а дядю Мордвинова просил изустно объявить адмиралу мои намерения. Адмирал не отвечал на письмо моего дяди, а обещался приехать к нему в назначенное время и объяснить ему свои мысли по сему предмету. При свидании с дядей он сказал, что ему весьма приятно было бы видеть дочь свою в супружестве со мною, но что для сего надобно бы еще несколько подождать, ибо мы оба были еще очень молоды; впрочем, он просил меня чаще к нему в дом ездить, дабы я мог короче с его дочерью познакомиться и дабы он сам мог бы меня короче узнать. Отцу моему он отвечал письмом.
Это было в начале 1815 года, когда гвардия выступила в поход по случаю войны, вновь возгоревшейся между Францией и Европой, по возвращении с острова Эльбы Наполеона. Мне также предстоял поход с легкой дивизией. Ответ адмирала и жены обнадеживали меня в успехе. Я почти каждый день бывал у них, и они принимали меня ласково и давали мне книги для чтения и образования моего. Причудливо казалось мне видимое намерение их, но я повиновался им с удовольствием, ибо видел доброе расположение и оказываемое мне доверие. Дочь их знала о сделанном мною предложении и краснела всякий раз, как я к ней подходил; старшие же ее сестры улыбались и тем увеличивали ее замешательство. Жена адмирала, Генриетта Александровна, несколько раз поручала Корсакову сказать мне, чтобы я себя берег в предстоявшем походе и что если я возвращусь тем же чином, то сие не послужит препятствием к достижению моей цели.
