Две ночи уже прошло, как я почти вовсе не спал. Сон меня склонил, и, сидя на стуле у огня, я крепко заснул и только поутру проснулся. Сцена совсем переменилась: изо всех углов слышались зевота и потягивания; один слугу бранил, другой сердился за то, что шумят, третий кричал «кофию!». Я видел, что мне тут не место было, разбудил брата, который мне обрадовался, и мы отправились вместе отыскивать нашего слугу и лошадей. Брат мне рассказал свои похождения. Приехав в Тверич, он увидел реку шириной сажень в 20 и на средине ее остров. Материалы к строению моста были отчасти уже заготовлены. Брат отыскал какую-то старую помещицу и собрал ее крестьян. Оставалось привезти вырубленный лес и начать постройку моста. Он нашел бабу для вколачивания свай, велел в ту же ночь возить лес и поутру начал строить мост, направляя его через остров. Мост выстроился на сваях в одни сутки и несколько часов; но так как его могло паводком сорвать, то брат послал своего депутата пана Филипа по всем корчмам и помещикам собирать бочки и веревки, дабы, в случае неудачи или несчастия, иметь в готовности другой плавучий мост, и, довершив эту работу, он приехал в Свенцияны незадолго до меня.
Мы нашли своего Петра сидящим в решетчатой голубятне, на которую взбирались по приставленной лестнице. Лошади наши стояли привязанными к дереву. Петрушка плакал и боялся подойти к братниной вьючной лошади Воронку, которая играла и не подпускала к себе мальчика. Ему в самом деле трудно было управиться с четырьмя лошадьми, двумя вьючными, и еще нам служить. В похвалу вышеназванного камер-лакея Пономарева скажу, что он в трудных случаях постоянно помогал нашему Петру.
Погода была дождливая, и мы влезли в сквозную голубятню, где расположили свою квартиру. Гвардейский лагерь был в близком расстоянии от нас. Отпросившись у Куруты, чтобы посмотреть его, мы пошли отыскивать знакомых. Первый и единый, которого мы нашли, был Матвей Муравьев-Апостол, служивший тогда юнкером в Семеновском полку. Нас обрадовала эта встреча, и мы пошли к нему в шалаш. Матвей стоял с капитаном князем Голицыным, прозванным Рыжим. Тут мы с ним познакомились, как и с другими семеновскими офицерами, которые собрались около нас, чтобы узнать новости; но мы ничего не знали и потому ничего не могли им передать, а порядочно отобедали у них и с удовольствием, потому что несколько уже дней питались чем попало и были голодны. Во все время похода пища наша большей частью состояла из одного хлеба с водой; лакомились же картофелем и редькой, которые удавалось отрывать на огородах, иногда вареной курицей, привозимой с фуражировки. У великого князя был адъютантский стол, которым и мы могли бы пользоваться, тем более что Курута приглашал нас обедать за общим столом и даже приказывал отпускать нам с кухни кушанье; но ни тем, ни другим не могли мы воспользоваться, во-первых, потому, что мы почти целый день бывали в разъезде, а во-вторых, потому, что когда мы слугу посылали с судками за кушаньем, то повара, озабоченные своим делом, бранили его, и он возвращался с пустой посудой. По сей причине мы предпочли довольствоваться одним хлебом, не подвергая ни себя, ни слугу своего оскорблениям.
Мы возвратились ввечеру к своему голубятнику, где застали большую тревогу. Под голубятней был подвал, в котором висели копченые окорока ветчины. Кто-то из офицерских слуг увидел их в щелку, собрал товарищей, разбил дверь и приступил к очищению подвала. Когда мы подходили к ночлегу, то слышали только восклицания:
– Каковы! Изменники! Повесил бы всех поляков! Шельмы нам ничего не дают, только говорят «добродзей, пане», а для французов магазины заготовляют; смотри, что они для Бонапарта припасли! На целую его армию достанет ветчины!
Видя, что дело уже начато и ничем нельзя было помочь, мы пустили в подвал нашего Петра, который вытащил пару окороков, служивших нам долго и с большой пользой.
Государь прибыл с главной квартирой из Вильны в Свенцияны, где остановился в большом деревянном доме с колоннами. С главной квартирой приехал и брат Александр, который, отыскав нас на мызе у Мостовского, рассказывал нам виленские происшествия. Адъютанты великого князя, увидев нового приезжего, обступили его и расспрашивали, как водится, о каждой безделице. Александр сказал нам, что Вильна уже в руках неприятеля и что он был свидетелем маленькой стычки, случившейся за городом между нашими гусарами и французскими. С каким вниманием мы его слушали, завидуя между тем, что ему удалось уже слышать неприятельские выстрелы! При вступлении французов в Вильну некоторые из жителей выехали из города, другие же и вообще народ приняли неприятеля с радостными восклицаниями. В числе выехавших была известная красавица Удинцувна с ее старым дедом. Брат Александр, в числе многих обожателей ее, проводил ее из города.
Французы внезапной переправой через Неман отрезали 6-й корпус Дохтурова и летучий казачий Платова. Легкая гвардейская дивизия Уварова, не получив никакого приказания от Барклая де Толли, едва успела отступить и форсированными маршами соединиться с 1-й армией. Дохтуров соединился с 1-й армией уже около Дриссы; Платов же с казаками присоединился ко 2-й армии князя Багратиона.
Оставляя Вильну, предположено было отступить до Видз, где дать генеральное сражение, почему 5-й гвардейский корпус получил приказание собраться.
Государь хотел видеть пехоту на походе, при вступлении ее в город Свенцияны. Дождь шел проливной, но государь оставался во все время смотра в одном мундире. Несчастная пехота тащилась в полном смысле слова в грязи почти по колено. По дороге было много топких мест, чрез которые сделаны были плохие мостики, развалившиеся от движения тяжестей. После гвардейского корпуса должны были еще идти по этой дороге армейские корпуса.
Курута послал меня к князю Волконскому для получения от него приказаний; князь же приказал мне в ту же минуту починить дорогу и мостики, но как и кем не сказал. Я доложил о том Куруте, который велел прислать ко мне для работы восемь человек астраханских кирасир с топорами. Но что можно было сделать с сими восемью человеками тяжелых кирасир? Я повел их в город на площадь, где застал собравшуюся из любопытства толпу жидов. Захватив из них человек 20, я погнался за разбежавшимися и переловил еще несколько человек, несмотря на их крик, вопли и плач. Я пригнал их к мостикам и, разделив на части, начал работу; кирасиров же приставил смотрителями. Жиды сперва ничего делать не хотели, да недоставало и инструментов; когда же их стали понуждать побоями, то они принялись за работу: кто грязь руками таскал, кто хворост собирал, и таким образом чрез несколько часов мостики были кое-как, хотя для вида, поправлены, за что Курута очень благодарил меня. Как же иначе было исполнить такое безрассудное приказание!
Между тем дождь шел проливной, я весь промок и хотел переодеться, когда Курута меня опять позвал и сказал, что великий князь приказал ему сделать дислокацию для 1-й кирасирской дивизии, которая уже выступает в поход, и что поэтому мне надобно с ним ехать в с. Большие Даугилишки. Я не имел еще понятия о дислокациях, и потому это был для меня первый опыт в поручении такого рода. Вышеназванный камер-лакей Пономарев достал на мызе какую-то тележку и пару лошадей, запряг ее, сел кучером и повез меня с Курутой. Странный порядок! Начальник штаба не имел, стало быть, другого способа ехать для исполнения возложенного на него великим князем поручения. Импровизированный экипаж этот остался в вечном и потомственном владении Пономарева. Мы приехали, таким образом, в селение Большие Даугилишки и, следуя далее еще версты две, остановились по приказанию Куруты в поле. Тут он сошел с телеги и сказал:
