Я выехал из Москвы после полудня и застал главную квартиру в большом селении, лежащем в 15 верстах от заставы. Оно было наполнено народом всякого рода, от чего происходила большая суматоха. Так как я приехал поздно и не знал куда явиться, то, сыскав товарищей, остановился у них. Потом я пошел к полковнику Эйхену 2-му (Федору Яковлевичу), чтобы осведомиться о происходившем, и узнал, что Вистицкий сменен, а на месте его исправляет должность генерал-квартирмейстера полковник Толь, к которому мне поэтому надобно явиться. Эйхен был приятный человек и хороший офицер, но он еще лучше мне показался, когда подпил немного моим старым венгерским вином, которого я ему две бутылки подарил.
В тот же вечер явился я к Толю. У него были собраны все наши офицеры, и он принял нас следующими словами:
– Господа, мне надобно теперь послать отличных офицеров в ариергард; движения войск наших будут требовать большой расторопности со стороны вашей. Господа Муравьев и Мессинг, вы назначены в ариергард к генералу Раевскому; отправляйтесь сейчас же и явитесь к нему; вы там найдете себе в товарищи подпоручика Юнга. Не сомневаюсь, что вы поддержите хорошее мнение, которое я о вас имею.
Судя по словам Толя, кажется, что фланговый марш около столицы уже был предположен. Ариергард стоял несколькими верстами ближе к Москве. Мы отправились туда и явились к генералу Раевскому; но как в тот вечер не предстояло нам занятий, то, по отыскании Юнга, мы расположились ночевать на дворе. Юнг был старый офицер, служивший еще в 1807 году; происхождения он был незнатного и воспитания не отличного, но простой и, может быть, добрый малый. Он был высокого мнения о себе и охотно рассказывал, как по службе обижен, жалуясь, что всего имел только Анненскую шпагу, причем рассчитывал вперед на четыре дела с неприятелем для получения четырех крестов, которые собирался расположить на груди своей симметрическим образом. Мы скоро заметили изъяны Юнга и прозвали его рыцарем симметрии и экилибра. Он был очень скуп и любил ездить на фуражировки для поживы на мызах, любил также отобедать или чаю напиться на чужой счет. Не миновал он затем насмешек от нас. Мессинг был тоже несколько лет в службе, но мало ею занимался; он был хороший товарищ, остроумен и большой повеса.
Юнг передал нам, что старшим офицером Генерального штаба назначили к нам в ариергард корпуса водяных сообщений капитана Гогиуса, что нам было неприятно. В ожидании в тот же вечер нового начальника своего, мы легли в солому, притаясь сонными, как вдруг приехал Гогиус, фигура небольшого роста, толстенькая и неблаговидной наружности. Не слезая с лошади, он закричал нам: «Господа!» Никто не отвечал. Гогиус несколько раз повторил свое восклицание, но мы захрапели. Наконец он слез с лошади, подошел к Юнгу и, разбудив его от притворного сна, объявил о своем назначении от имени Толя. Юнг спросил, есть ли у него на то предписание. Предписания не было, и Юнг снова захрапел. Гогиус, видя, что ему делать было нечего, стал вызывать нас шутками. Тогда мы приветствовали его и уложили с собою вместе. Он недолго у нас держался; его куда-то отправили; рассказывали, что он будто подозревался в деле о передаче известий неприятелю.
[69]
Он получил у нас прозвание Ориона по созвездию, коему уподоблялись три звездочки, которые он имел на эполетах, по форме установленной в корпусе водяных сообщений, где он числился.
В то время как я приехал в селение, где находился генерал Раевский, сделался в Москве взрыв порохового магазина. Треск был ужасный, и город, который уже в нескольких местах горел, почти весь запылал. Зрелище было грустное и вместе страшное. Мы никак не хотели верить, чтобы пламя пожирало Москву, и полагали, что горит какое-нибудь большое селение, лежащее между нами и столицей. Свет от сего пожара был такой яркий, что в 12 верстах от города, где мы находились, я ночью свободно читал какой-то газетный лист, который на дороге нашел.
3 сентября поутру мы увидали перед собою французский авангард. Так как мы терпели недостаток в съестных припасах, то я отправился с одним из наших слуг и казаком, чтобы запастись в большой барской усадьбе, видневшейся верстах в двух в стороне от дороги. Впоследствии узнал я, что дом этот принадлежит какому-то князю Голицыну. Дом еще не был разграблен, стены украшались великолепными картинами, и роскошная мебель во всех комнатах оставалась неприкосновенной; но во всем доме и дворе не было живой души, и я ничего не мог приобрести для продовольствия нашей артели. Вскоре после меня приехали на мызу башкиры и казаки, от которых я узнал, что войска наши отступают и что неприятель идет вперед по большой дороге. Поспешно сев на лошадь, я выехал за сад и увидел перед собою передовую цепь французов; пехоты же нашей уже не было. На большую дорогу можно было попасть, подавшись еще несколько вперед, чтобы объехать небольшое болото, и я поскакал по этому направлению, между тем как французские войска приближались. Но, достигнув оконечности болота, я круто поворотил налево, уже в близком от неприятеля расстоянии и достиг ариергарда нашего на большой дороге. Французы не поехали на меня, вероятно, потому что я сначала сам в их сторону скакал, отчего они могли принять меня за одного из своих.
На военном совете, собранном главнокомандующим, определено было обойти Москву фланговым маршем, дабы занять Калужскую дорогу и прикрыть южные губернии, откуда мы могли получать подкрепление и продовольствие. Между тем наши партизаны должны были занять все дороги, в особенности Можайскую, не допуская до Москвы неприятельских транспортов, шедших от Смоленска. Мы не были в силах выдержать сражения, и потому нам надобно было прибегать к иным средствам для изгнания неприятеля из столицы. Избегая генерального сражения, продолжая между тем военные действия и заняв Калужскую дорогу, мы могли собрать к зиме новую армию, изготовленную к зимнему походу, тогда как французам, ниоткуда не получавшим помощи, предстояли всякого рода нужды в сгоревшей столице и разграбленных окрестностях ее. Наступающие холода должны были способствовать к истреблению изнеможенного от недостатков неприятельского войска. Для приведения сего плана в действие требовалась большая тайна, особенно со стороны офицеров квартирмейстерской части, которым предстояло вести колонны проселками, и потому Толь, собрав наших офицеров, объяснил, по каким дорогам должно вести войска, и запретил нам объясняться по сему предмету с генералами, которых вели проселками и по дурным дорогам в неизвестном для них направлении.
Отступивши верст 30 от Москвы, армия наша своротила вправо, оставив на большой дороге незначительный отряд легкой конницы, дабы обмануть французов. В первый день мы отошли верст 30 в сторону. Непонятно, каким образом неприятель потерял нас из виду и нас на сем пути не беспокоил. Он мог бы нас на походе атаковать и нанести нам большой вред. Французские отряды, расположенные около Москвы по всем дорогам, иногда видели нас; бывали даже небольшие кавалерийские стычки; почему мы и опасались, что будем на походе атакованы всею неприятельской армией. Сего, однако же, не случилось, и французов увидели мы в силах только тогда, когда Калужская дорога была занята нами, и мы стояли уже на позиции под с. Тарутиным. Фланговый марш наш продолжался четыре дня по дуге круга, коего центром была Москва, а радиус имел около 30 верст.
