Обстоятельства сии были не весьма утешительны. Проезд мой до Москвы и обратно ложился на мои скудные средства, а сверх того нужны были еще деньги, чтобы возвратиться в армию. Брату предстояли те же затруднения, и мы пригласили по сему случаю на совещание приятеля нашего П. А. Пустрослева, который занимал тогда место почт-директора в Москве.
[107]
Он был женат на сестре Колошиных, с которыми мы были дружны.
По совету Пустрослева я написал самый умеренный счет того, что мне было необходимо, чтобы снова отправиться в поход, и после долгих прений мы решили, что для подъема нужно было 700 рублей, кроме тех денег, которые мне надобно было при себе иметь на покупку, по прибытии в армию, лошадей. Мы имели надежду на дядю Николая Михайловича Мордвинова и на Петербургскую деревню Сырец, из которой отец получал от трех до четырех тысяч в год дохода. Дядя управлял этой вотчиной и употреблял часть получаемых им денег на воспитание сестры нашей Софьи, которая у него жила. Мы не ошиблись в предположениях своих, и Сырец снабдил нас средствами к отъезду в армию.
На обратном пути из Москвы в Петербург я своротил из Новгорода влево в Сырец, где, переговорив с приказчиком, возвратился через г. Лугу в Петербург и представил дяде Мордвинову составленную мною в Москве с помощью Пустрослева записку. После некоторых затруднений он выдал мне потребные деньги, и я снарядил себя в поход, а затем у меня оставалось налицо еще до 80 червонцев. Я взял с собою моего верного Николая и еще бывшего кучера Артемья Морозова, которого одел в казачье платье. Слуга он был тоже верный и старательный, но любил выпить.
Когда я приготовился выехать из Петербурга, то на меня навязали двоюродного брата моего Николая Мордвинова с просьбой доставить его в армию. Отцом его был родной дядя мой Владимир Михайлович Мордвинов, храбрый генерал, раненный в 1807 году. Николай воспитывался в кадетском корпусе; он не был лишен природных дарований и ловкости, но, к сожалению и стыду фамилии, уже ранее обладал всеми пороками, знаменующими преступника: ложь, обман, воровство, нахальство и т. п. Он пускался во все, что только можно было придумать пошлого и безнравственного. И такого спутника передали мне на руки. Он был уже несколько раз наказан телесно отцом своим, который не знал более, что с ним делать. Поручая мне своего сына, он предоставил мне право тоже наказывать его, если бы я то признал нужным. Николаю Мордвинову, тогда только что выпущенному из кадетского корпуса в артиллерию прапорщиком, не было более 16 лет от роду. Он дурно кончил свое поприще службы и жизни, был несколько раз разжалован и, наконец, выключен из службы, сослан в отдаленные губернии и погиб в кабаке. В уважение желания дядей я не мог отказаться от такого спутника. При последних увещаниях, которые ему делали, он прослезился, будто раскаялся; но другого подобного лицемера на свете не было, и он в пути много причинил мне хлопот.
Квартирмейстерской части полковник Эйхен, остававшийся в Петербурге при местном управлении нашим штабом, отправил со мною два ящика с инструментами для доставления их к князю Петру Михайловичу Волконскому.
По ведомостям видно было, что наша главная квартира находилась тогда в Калише, что в герцогстве Варшавском, и что Витгенштейн был уже в Пруссии. Так как по дороге на Ригу было менее езды, чем через Псков и Динабург, то я, во избежание задержки в почтовых лошадях, избрал себе путь через Остзейские провинции, тем более что мне хотелось видеть страну сию, в коей до того не был.
Здоровье мое поправлялось, и хотя последние язвы на ногах скрылись уже во время похода, но я не замедлил выездом своим из Петербурга.
Мне было прискорбно видеть, что отстал по службе от своих товарищей, и я спешил ехать в армию, при ревностном желании вознаградить потерянное. Но в сих делах, как и во многих других, часто случается, что успех зависит более от счастья. Начинания мои во второй кампании были иные, чем те, которыми сопровождался первый поход мой. Хотя и тут еще долго не везло мне счастье по службе, но я уже был несколько постарее, опытнее; военные действия происходили в Германии, где мы не видели той нужды, которую переносили в 1812 году, при отступлении к Москве и в зимнем походе до Вильны. Я не был болен и не имел Черкасова начальником. Кажется, если б я самого Черкасова увидел на испытании, претерпенном мною в 1812 году, то пожалел бы и о нем.
Часть третья
Со времени второго выезда моего из Петербурга в армию 1813 года до конца перемирия в Шлезии и до выступления в поход в Богемию того же года
Вторая кампания
Помнится мне, что я выехал из Петербурга в конце марта месяца. Погода была прекрасная, весна показывалась во всей красоте своей; но я удалялся от родных, не видав отца и меньшего брата, потому скучал.
Хотя у меня имелось несколько денег, но я был бережлив, ибо опытом дознал, что достаток немало способствует к достижению успехов по службе: обширнее связи и круг знакомства, лучше и теплее одет, отчего удобнее переносишь труды; наконец, верховые лошади исправнее и в большем количестве, следственно более средств деятельно исполнять свои обязанности. Начальство охотнее пользуется сими преимуществами офицера и при возложении на него поручения не входит в рассмотрение средств на то имеющихся, от чего часто случается, что лучшими офицерами считают тех, которые исправнее движутся. Скажу, что, с сей точки зрения, служба офицера квартирмейстерской части в военное время становится одной из труднейших, а часто и неблагодарной.
Во вновь предстоявших трудах мне следовало заботиться о вознаграждении потерянного по службе. Я сохранил те же чувства гордости и честолюбия, как при начале 1812 года, но опытом был научен, что рыцарских добродетелей недостаточно там, где нет рыцарей.
Около Дерпта встречались мне на дороге волки. Первый, которого я увидел, покойно сидел на большой дороге впереди нас. Остановив повозку, я пошел к нему с обнаженной саблей; он подпустил меня довольно близко, потом, не торопясь, встал и сел у опушки леса, скаля зубами на меня. Я осторожно подходил с поднятой саблей к волку, который не двигался; но когда я с криком бросился на него, то он убежал в лес и через несколько секунд очутился за повозкой. Я опять пошел за ним, но он медленно отступал и, как видно было, не боялся меня; когда же я заметил, что волк слишком далеко заманил меня от повозки, то воротился и продолжал путь.
На другой станции огромнейший волк, перебежав через дорогу, спрятался в кустах. Я опять остановил повозку и, вооружась саблей, пошел за ним в лес, раздвигая густые ореховые кусты, как вдруг увидел перед собой волка не более как в трех шагах; голова его была огромная, и он, вытянув шею, показывал мне зубы, как будто хотел броситься на меня. Я был один, посмотрел на него, подумал и отступил, не оборачиваясь к нему задом. Лишь только я в повозку сел, как другой волк перебежал опять через дорогу, но я оставил его в покое. Явно было, что хитрый зверь сей делал засады для одиноких людей или неосторожных прохожих.
От Риги до Ковны заметны были следы неприятеля, но гораздо менее, чем те, которые видел я по дороге от Москвы до Вильны. В иных местах оставались еще видны ретраншементы, построенные пруссаками.
