3) Бомбардирование Тенедоса, крепости, не имеющей ни казематов, и никаких погребов, где бы, по крайней мере, можно положить раненых, было ужаснейшим нашим бедствием. При каждом падении бомбы вопли женщин, кричащих: «Панагея! Панагея! (Богородица)» давали знать о новых жертвах. Одна 9-пудовая бомба разрушила половину комендантского дома. В нижнем этаже, где разорвало бомбу, одна несчастная женщина лишилась вдруг мужа, брата, двух взрослых детей и грудного ребенка, который лежал возле ног ее; словом, она осталась совершенной сиротой без подпоры и утешения. Пораженную столь великой потерей, сколько ни старались привести ее в чувство, но она не могли говорить, не могла и плакать; унылым взором смотрела на всех, как бы не понимая, что вокруг нее делается; равнодушие ко всему показывало признаки сумасшествия; когда же священник пришел отдать последний долг, она начала молиться усердно, просила дать ей святое причастие, потом с тем же равнодушием собранные раздробленные части убитых облобызала без отвращения, простилась с ними как бы с некой радостью и сама своими руками опустила тела в море (куда во избежание заразительного воздуха бросали убитых). По совершении столь плачевного обряда, она заплакала, начала говорить и скоро снова пришла в оцепенение. Страдания ее недолго продолжались, на другой день, укрывшись от наблюдения своих родных, она бросилась в море.
4) В один день албанец, служивший в турецком войске, приблизился ко рву с белым флагом и объявил, что он от имени паши имеет предложить коменданту выгодные условия, до сдачи крепости касающиеся. Албанец сей, в ожидании ответа, разговаривая со своими соотечественниками, нашел в числе гарнизона нашего родного своего брата. Столь нечаянная встреча обрадовала их; но после вопросов о родных и семейственных обстоятельствах, начались упреки. Турецкий албанец извинялся бедностью, необходимостью вступить в султанскую службу. Наш говорил ему: «Смотри, как Бог награждает правое дело, я также был беден, теперь имею излишнее и могу помочь тебе, притом совесть моя покойна, я служу государю православному, единой надежде, коему возможно восстановить уничиженную Грецию; ты служишь тиранам нашим, врагам Бога и церкви; я защищаю отечество; ты его угнетаешь. Мы теперь неприятели, может случиться, что твоя рука лишит меня жизни или я нанесу тебе смерть; посуди, какое покаяние может очистить твою душу? тебе нет надежды в будущем, я твердо уповаю на милосердие моего Бога». Разговор был прерван ответом полковника Падейского, который приказал сказать паше, «что он ошибается, думая иметь право предложить ему капитуляцию; напротив, он надеется, что сам паша скоро просить будет об оной». Братья, расставаясь, получили позволение от коменданта еще раз увидеться. Паша также позволил, но с умыслом. Албанец, его на другой день пришед ко рву, между разговорами сказал брату своему, что султан обещает каждому из греков по 500 пиастров, а тенедоским жителям сверх того построить дома и заплатить все их убытки, если согласятся сдаться и принудить к тому малое число наших солдат. «Ты не брат, а враг мой, – в гневе отвечал ему наш албанец, – удались, несчастный, и никогда более не приходи». В пылком усердии преданности своей к России греки снова и торжественно заклялись пролить за русских последнюю каплю крови. Сим случаем пробудилась ненависть их к туркам; они с яростью приступили было к дому, где содержались пленные; но караульный офицер, поставив солдат пред окнами, остановил тем ожесточенных.
5) Участь Тенедоской крепости и турок, ее осаждавших, зависела от морского сражения. Хотя мы и не опасались, чтобы турецкий флот победил российский, но сомневались, будет ли наш адмирал так счастлив, что скоро турецкий флот сыщет, и будут ли ветры ему благоприятствовать, дабы эскадра наша, разбив неприятельскую, могла немедленно возвратиться для освобождения крепости, которую по невыгодному ее положению и недостатку военных снарядов более двух недель никак удержать было невозможно. В сем расположении духа, когда мысли каждого блуждали в океане неизвестности, один из албанских начальников явился к коменданту и просил у него позволения сделать торжественное гадание для удовлетворения любопытства народа. Комендант дал свое согласие. Албанец со всеми обрядами языческих жрецов, заклал барана, рассмотрел его внутренность, потом, изжарив, разрубил на части, очистил мясо передней лопатки и, рассматривая и обращая ее во все стороны, всплеснув руки, уверительным голосом воскликнул: «Благодарите Бога! Турецкий флот разбит, корабли их возьмет воздух, вода и огонь». Когда спросили его офицеры, где же теперь наш флот? Он отвечал: «В руках у Бога». Это было 20-го числа, сражение кончилось 19-го, и албанец угадал, как нельзя ближе. Пусть читатель теперь сам судит, было ли римское гадание основано на каких вероятностях или подлежало оно слепому случаю.
6) Среди сражения 19-го июня при Афонской горе адмирал приказал капитану корабля «Скорого» Р. П. Шельтингу держаться к его кораблю так близко, чтобы при громе пушек можно было слышать словесные от него приказания, что и было храбрым капитаном в точности исполнено. В начале сражения управлявший парусами лейтенант Куборский, почтенный и храбрый офицер, был тяжело ранен и скоро умер. Лейтенант Денисьевский заступил его место. Сражаясь вдруг с тремя турецкими кораблями и фрегатом на пистолетном выстреле, один из неприятельских кораблей сблизился так, что свой утлегарь положил на корму «Скорого». Один смельчак хотел отрезать наш флаг, но был убит и упал в воду. В толь жарком огне мужественному Денисьевскому оторвало ногу, и тут он обнаружил необыкновенное присутствие духа; стоя на открытом месте, шутливо сказал: «Неверная сила меня подкосила», продолжал распоряжать и не прежде позволил нести себя вниз, как сам капитан принял командование. Истекая кровью и от висевшей на одной жиле ноги чувствуя чрезвычайную боль, Денисьевский приказывал матросу отрезать ее ножом, но сей, поддерживая его ногу, отвечал: «Потерпите немного, ваше благородие, лекарь лучше это сделает». Когда несли его чрез шканцы на кубрик, Денисьевский, заметив мало людей у пушек, сказал им: «Не робейте, ребята! хотя вас и мало, замените потерю храбростью и потрудитесь для русской славы».
7) Боцманмат сего корабля Афанасьев также отличился необыкновенным мужеством и пожертвованием, которое, когда человек стоит на краю гроба, свойственно токмо людям, одаренным духом непоколебимым и сердцем, исполненным благородных чувствований. Афанасьев потерял ногу на марсе, пока его на веревке спустили с мачты, от истечения крови он начал уже терять голос. Когда лекарь приуготовлялся пилить ему ногу, он услышал повторенное имя Денисьевского, подняв голову, слабым голосом сказал лекарю: «Оставьте меня и помогите Матвею Андрониковичу». «Спасибо, брат, – протянув руку, сказал ему Денисьевский, – ты знаешь закон: очередь твоя, я не хочу и не должен пользоваться твоим великодушием». Вот черты, достойные героев, достойные русского сердца.
8) Еще один пример, доказывающий, каким духом оживлены были служители в сие славное сражение. Афанасий Соломинин, боцман сего же корабля «Скорого», был ранен пулей в руку; он хотел вытащить ее зубами, но, не могши, вырезал ее ножом и, завязав платком, остался при своем месте. Рука сильно у него распухла, но он не прежде как после сражения пошел на перевязку и, несмотря на представление лекаря остаться в кубрике и взять покой, боцман явился к своей должности. Будучи старик лет под шестьдесят, он, как молодой и самый расторопный человек, бегал, кричал, заботился, распоряжал и по боцманскому обыкновению бранил и сердился на матросов.
