Шуберт, не веря ни своим глазам, ни своим же пальцам, не веря ничему вообще, повторно набрал комбинацию из чуждых пиктограмм, и на стене без всякого предупреждения опять возникли три человека в креслах.
– Дерьмо!.. – воскликнула Дарья.
– Ну? – откликнулся со стены Матвей.
– Как я дерьмово выгляжу! – сокрушенно сказала она. – Что у меня с прической?!
– Ур-родство… – прорычал тот же персонаж с экрана.
– А руки? Где мои руки?! Что это я ими трогаю?..
– Сколько можно томить? Мы увидим что-нибудь конкретное? – спросил он.
– Тьфу, ну и рожа у меня!.. – сказал Матвей, не экранный, а реальный, сидящий рядом с Дарьей. – У меня всегда такой глупый вид?
– Конечно, – немедленно отозвался запечатленный на записи Борисов.
– По-моему, в жизни у меня более одухотворенное лицо, – нахмурился Матвей.
– Я что-то не уверен, – возразила его копия на стене.
– Да! – прикрикнул он. – А тут как будто мне по носу ботинком съездили!
– Надо попробовать, – деловито заметило изображение Борисова.
Запись снова кончилась, и экран погас. Разведчики некоторое время сидели молча: Шуберт изучал кнопки на панели, Матвей озирался по сторонам, Дарья же, ошарашенная премьерой, словно ждала аплодисментов.
– А вдруг это в эфир пошло? – обеспокоилась она.
– В какой эфир? – сварливо произнес напарник.
– Прямой, какой же еще? Может, это вовсе не бункер и не корабль, а… студия! – догадалась она с ужасом. – Инопланетная телестудия! И нас показали на всей территории! А у меня прическа… Боже!..
– На какой еще территории? – огрызнулся Матвей.
– На инопланетной! Нас там увидели, и… Теперь нас знают в лицо! И мы…
– Прекрати, – одернул ее Борисов. Все это время он продолжал разглядывать пиктограммы и, кажется, успел сделать какие-то выводы. – Никто нас пока не видел… к счастью. А вот мы можем кое-что посмотреть.
Шуберт повернул «шляпку» – как выяснилось, она свободно вращалась и без команд, – затем двумя пальцами дотронулся до кнопки с «колбасой» и с треугольником.
Сверху на зал обрушился камнепад звука. Вся поверхность потолка словно бы превратилась в огромную мембрану – грохот, смешиваясь в чудовищную лавину, летел на голову, скакал по макушке и сыпался по затылку, попутно втыкаясь в барабанные перепонки с такой силой, точно стремился выдавить мозги наружу.
– Швах!.. Мах!.. – завопил Матвей.
– Хватит шуметь! – крикнула ему Дарья.
– Трах!.. Бах!.. Шуберт! – вспомнил наконец Матвей имя Борисова. – Убавь громкость! Оглохнем!
– Не могу!
– Не мешайте! – разозлилась девушка. – И так не слышно!
– А что ты тут слушать собралась? – проорал Матвей.
Она лишь раздраженно дернула плечиком, Борисов тоже не отрываясь смотрел на экран, и Матвею ничего не оставалось, как заткнуть уши и повернуться к стене.
Что там показывали – художественный ли фильм, документальный или какой-то еще, – понять было невозможно, однако это определенно напоминало кино. Первая мизансцена – надо сказать, несколько затянутая – разворачивалась на некоем заводе. Судя по циклопическим размерам сборочного цеха, здесь выпускали конструктивные элементы для орбитальных доков. Матвей искренне удивился, поскольку эти декорации как нельзя лучше подходили не к началу кино, а к финальному эпизоду, где главные герои обязаны выяснить, кто из них любил героиню сильнее. Впрочем, делиться этой мыслью Матвей с товарищами не стал – они были слишком увлечены.
Камера, подвешенная где-то вверху, упорно не хотела давать крупные планы и показывала сразу весь ангар, в котором постепенно вырастала некая черная труба. Она собиралась из маленьких деталек, но детальки и человечки, их таскающие, были столь мелки, что казалось, будто штуковина возникает из пустоты или, того хуже, воспроизводит сама себя подобно исполинскому организму.
Матвей неуютно поерзал в кресле и покосился на друзей. Лично он и более интересные картины мог смотреть исключительно с пакетом пип-корна и большим стаканом бай-колы. Что же касается Дарьи и Шуберта, то они, к великому разочарованию Матвея, оказались полностью захвачены этим низкопробным зрелищем на производственную тему и, похоже, готовы были следить за изготовлением дурацкой трубы до скончания века. Матвей, позевывая, искал в фильме хоть какую-то интригу, но так и не нашел. Не было там ни завязки, ни развязки, ни сколько-нибудь внятных героев – только цех и растущая с каждой минутой здоровенная труба. Вскоре она обрела законченную форму, и план наконец-то сменился: теперь камера показывала ядовито-рыжую степь с одиноким прямоугольным сооружением. Матвей сообразил, что это тот же цех, только снятый снаружи, и заскучал пуще прежнего.
Откуда-то сбоку к ангару подъехали четыре громоздкие машины, похожие на атомные тягачи. Вокруг начали суетиться людишки с тросами, и Матвей еще раз подивился циклопическим размерам неведомого изделия. Даже тягачи были такими огромными, что средний рабочий едва доставал до нижней гайки колеса. Можно было, конечно, предположить, что все стропальщики – дети, но эту версию Матвей отринул, даже не обдумывая. Скорее он согласился бы поверить, что тягачи обслуживает специальная бригада карликов, хотя и эта гипотеза откровенно хромала: действительно, с какой бы стати карлики гнули спины в автопарке, когда им уготована блестящая карьера в цирке лилипутов, гастролирующем по Галактике с таким большим успехом? В итоге Матвею пришлось признать, что машины на самом деле достаточно велики, – разумеется, если не принимать во внимание возможности современной компьютерной анимации.
Большие тягачи вытянули из ангара большую трубу и медленно повезли ее куда-то вбок – примерно туда, откуда они и приехали. Камера неторопливо следила за процессией и, как предполагал Матвей, зрителя ожидало еще пятнадцать минут нудного действа, снятого не иначе как с гравиплана.
Матвей не ошибся. Спустя пятнадцать минут трубу дотащили до стартовой площадки, где с помощью двух подъемных кранов подняли в вертикальное положение и укрепили на борту примитивной сигарообразной ракеты. Впрочем, мнение о ее примитивности Матвею пришлось изменить: через пару секунд камера, висящая над планетой, уже зафиксировала выход «сигары» на орбиту и пристыковку к подобию космического корабля. Видимо, то, что он принял за старинную трехступенчатую ракету, оказалось чем-то вроде орбитального лифта на гравитяге.
Вокруг трубы вновь засновали крошечные такелажники, но уже в скафандрах. Матвей предположил, что далее в нудном клипе будет освещен весь путь трубы до места назначения, и затосковал: иные межпланетные перелеты, несмотря на всю мощность нуль-пространственных двигателей, длились месяцами. Матвей боялся, что так долго в кинозале не высидит.
К счастью, его опасения развеялись: как только корабль стартовал, на экране появился некий человек с узкими, чуть припухшими глазами и маленьким хоботком вместо носа. Незнакомец раскрыл рот, и на зрителей обрушились новые раскаты грома, в которых кроме звука «х», пожалуй, ничего больше и не было. Диктор склонял свое «х» на все лады, при этом его нос-хобот ритмично покачивался, но не абы как, а с очевидным смыслом, указывая то влево, то вправо, то вверх.
