То-то и оно…
Глава шестая
Рассказывает Алексей Сурков
Никакого пожара в цирке не было.
Впоследствии мы узнали, кто и для чего поднял тревогу. Но — всему свое время!
Когда мы выскочили из цирка вместо с незнакомкой, которую я спас, там начался переполох, и искать в этом переполохе Ваню уже не имело смысла. Он конечно же выводил лошадей в парк, да только найти его там было бы сложно — парк кишмя кишел цирковыми служителями, наездниками и, статочно, музыкантами — где ж им еще ночевать, как не в родном балагане?
Я косо смотрю на всевозможных незнакомок. Кто их знает, что у них на уме. Встречал я некоторых в обществе драгоценной сестрицы — и они не вызывали ни малейшего желания познакомиться поближе. А уж уличные незнакомки — гроза кошельку и здоровью.
Но эта особа, сдается, была в цирке не посторонним человеком, хотя и говорила по-русски. Я первым делом подумал, что ее сманил за собой из столицы кто-то из смазливых наездников. Петербуржский выговор я всегда узнаю. У нее была речь столичной жительницы.
И ее слова о том, что она не может попасть в свое жилище только потому, что вывихнула лодыжку, тоже показались мне подозрительными. Да, допустим, ей трудно подняться по лестнице. Но она могла бы послать своим близким записку со Свечкиным, они бы явились и забрали эту особу. Так нет же — о близких она не сказала ни полслова!
А меж тем она была из хорошей семьи, раз уж там понимали пользу английского языка. Обычно барышням преподают французский, да еще в объеме, достаточном для мазурки и фигур котильона. Учиться наши барышни не любят — взять хотя бы моих племянниц. В сестрицу уродились, бедняжки, а у той до сих пор превеликие неурядицы с таблицей умножения. Вот женись на такой дуре — все хозяйство прахом пойдет!
Правда, у нашей незнакомки было преотвратное произношение. Меня учили еще английские офицеры, с которыми я близко сошелся в двенадцатом году, и потом я не упускал случая говорить с англичанами. А она, я полагаю, самоучка, долгое время произносившая слова так, как написано, пока некая добрая душа не сжалилась и не дала ей несколько уроков правильного чтения.
Когда Свечкин усыпил ее своим снадобьем, в которое входила и опийная настойка, мы устроили военный совет.
Я утверждал, что это столичная жительница, попавшая в беду. Гаврюша высмеял мою наивность — по его словам, это была жрица вольной любви, которая увязалась за бродячими балаганщиками и вызвала гнев своего покровителя — возможно, спутавшись с другим голоштанным артистом.
— Неужто можно так плохо думать решительно о всех женщинах? — спросил я его. — Они не ангелы, но ведь есть и порядочные. Моя сестрица, например. Или, что вернее, жены моих друзей.
Эту поправку я сделал неспроста — у сестрицы просто не хватит ума изменить Каневскому. А ежели хватит — то кому она, помилуйте, нужна?
— Порядочная дома сидит, детей растит, а не бегает по цирку расхристанная, — возразил он. — Вы, поди, не заметили, а на ней ведь только юбка поверх рубахи да шаль.
— Ты зато заметил, — буркнул я. И что плохого в том, что я старался не смотреть на женщину, чья одежда в беспорядке?
Тимофей слушал нашу грызню и молчал. Наконец он сказал свое веское слово.
— Кто бы девица ни была, а про цирковые склоки и интриги нам расскажет, как миленькая.
— И точно, она может знать, почему де Бах взял Ваню, держит его в цирке и явно не выпускает в город, — обрадовался я. — Она же подскажет нам, к кому из служителей обращаться, чтобы устроили встречу с Ваней. У нее там, уж верно, завелись приятели и приятельницы.
— Только надобно обращаться с ней, как с порядочной, — строго сказал мой Свечкин, глядя при этом на Гаврюшу.
Затем встал вопрос — где нам ночевать?
Незнакомка заняла мою постель. В чуланчике Тимофея нам втроем было не поместиться. Будить хозяев — не с руки. Тимоша почесал в затылке и предложил выйти к водопою — неподалеку от моего жилища было особое место, где извозчики поили коней, а водовозы набирали из колодца воду. Там и ночью можно было обнаружить дремлющего извозчика, который уж точно знал, где пустят переночевать, не задавая лишних вопросов.
Мы оставили в чуланчике Тимофея — он самый из нас старший, да и умеет обращаться с вывихнутыми лодыжками. Извозчик доставил нас на Лазаретную, к какой-то подозрительной куме, и там мы преспокойно проспали четыре часа, остававшихся до рассвета. Потом мы вернулись в мое жилище, где Тимофей уже сооружал завтрак.
Незнакомка все спала, и Тимофей пообещал, что к обеду, глядишь, проснется. Ей это и полезнее — так объяснил он, во сне человек здоровья набирается. Я, позавтракав овсянкой и беконом с яйцами (Гаврюша эту еду не одобрил и обошелся одной овсянкой), побрился, напомадил волосы и сел ждать, покамест будет готов мой щегольской наряд, несколько помявшийся в бауле. Я не привередлив, но правила денди соблюдаю наперекор всему. И даже именно потому их соблюдаю, чтобы устыдить всех нерях, какие попадутся на пути.
Щегольство это вызвало у Гаврюши приступ ворчания, бурчания и взывания к нравам предков, которых крахмальных сорочек не носили. Тимофей, приводивший в порядок мой гардероб, для чего заблаговременно был взят у хозяев большой чугунный утюг и разведен огонь в печке, отругивался вместо меня. Провозился он по меньшей мере два часа, и незнакомка за это время даже не шелохнулась.
Я знал, где узнаю цирковые новости, — в ресторане «Лавровый венок». Этот ресторан находился в самой крепости, на Известковой улице, славился хорошей кухней и отменным пивом. Именно туда, как полагал Тимофей, ходит обедать де Бах с семейством — супругой, тремя сыновьями и прочими домочадцами. Там-то, скорее всего, мне и расскажут про цирковой переполох.
— Как быть, Гаврюша? — спросил я. — Пойдешь со мной в притон разврата?
— А в чем разврат? — полюбопытствовал он.
— Немцы собираются, пиво пьют, галдят, непристойные истории рассказывают, — принялся перечислять я все грехи «Лаврового венка».
— И все?
— Все, поди…
— Ох… Ну, коли наших там не бывает…
— Я все Якову Агафоновичу расскажу! — пылко пообещал я. — Как ты его приказание выполнял и честно мне служил! И от меня еще будет награждение…
— Только я там ничего есть не стану. Там все поганое.
— И не надо. Просто посидишь, переведешь с немецкого, что будут говорить.
Поход в «Лавровый венок» был настоящим подвигом для Гаврюши. Этот великий праведник пошел со мной в цирк, заведомо зная, что про эту вылазку никто из родни не проведает, а штукари не разбираются, кто старовер, кто православный. А тут — мало ли на кого наткнешься. Одно утешение — если кому и донесут, то Яшке, а Яшка не проболтается.
Неторопливо пересекая эспланаду и приближаясь к городскому рву, чтобы по узкой дороге, ведущей через равелин, войти в рижские ворота, мы толковали о цирковых лошадях. Я рассказывал Гаврюше все, что запомнил из представления. Он не был по натуре лошадником, но про куплю-продажу этих животных кое-что знал и рассказал, что в Лифляндии лошади плохи, низкорослы, слабосильны, и с чего ж им быть другими, когда в работу берут не успевших набрать рост и вес двухлеток.
