— Точно — они, — пробормотал Гаврюша. — Больше некому. Никто из своих этого делать не стал бы — они директора боятся. А этих — подослали… Да и недорого наняли. Сколько-то они Карлу и Йозефу заплатили, чтобы в манеж пустили пре… про…
Я объяснял ему, что такое театральная репетиция, да слово вылетело у него из головы.
— Ты бы так заучил: «репа» и «птица», — посоветовал я. — Репа — то, что господа актеры с голоду жрут, когда публика не ходит, а птица — всяк себя знатной птицей мнит.
— Ловко! — одобрил Гаврюша.
— Наука мнемоника, сиречь, наука о запоминании. Любопытно, однако, отчего всех перебирают, а их не вспоминают. Хотелось бы знать, откуда они взялись и кто таковы. Да и куда подевались во время ложной тревоги.
— Вы, Алексей Дмитриевич, когда-либо конторские книги видели? — спросил Гаврюша.
— На что мне?
И точно — при моих скромных доходах я прекрасно знал, на что уходят деньги, без всяких записей.
— А вот — туда пишут, сколько и какого товара пришло, кому и почем продан. И сразу видать — сколько осталось, чему срок вышел. Нам тоже конторская книга нужна — записать, кого и почему подозреваем, от кого какая возможна польза. И потом вычеркивать…
— Вычеркивать и новое вписывать!
— Право, легче будет!
Мы убрались из цирка и направились прямиком в Московский форштадт к Яшке Ларионову.
Как известно, во всякой лавке есть задние комнаты. В той его лавке, что находилась в Гостином дворе (после пожара он был отстроен заново и стал еще лучше), нас усадили за небольшой стол, дали нам бумагу и перья. Я писал, Гаврюша подсказывал. И получилось примерно вот что.
«В ложной тревоге виновны:
любители Шиллера;
похитители девицы и лошадей…»
Тут Гаврюша высказал дельную мысль: могло быть и так, что девицу похитил один человек, а лошадей увел вовсе другой. Совпадение неслыханное — чтобы в одну ночь два не знающих друг о друге злоумышленника замыслили нападение на цирк и грабеж. Но отчего бы и нет? Похитителей девицы и похитителей лошадей мы разнесли по разным строчкам. Затем вписали убийцу, о котором, как и о его жертве, ничего не знали, — он тоже мог, заметая следы, крикнуть о пожаре.
Список этот был нужен, чтобы подступиться к более серьезному вопросу: если мой племянник Ваня пропал в эту ночь, то куда же он подевался?
— Помяните мое слово, де Бах знает, где он, — сказал Гаврюша. — Может статься, он что-то видел, что ему видеть не след, и потому господин директор решил его спрятать.
— Уж не по приказу ли господина директора подняли суматоху?
— Для чего ему самому у себя уводить лошадей?
Дело представлялось совершенно загадочным.
В комнату заглянул Яшка. Я первым делом похвалил Гаврюшу, а затем рассказал о пропаже племянника.
— Говорите, де Бах его где-то скрывает?
— Предполагаем, Яков Агафонович.
— А не в гостинице ли он сидит? Ваш директор, я чай, нанимает лучшие номера в «Петербурге», ему это удобно — напротив замка, со всеми чиновниками можно прямо на площади раскланяться и приглашение в ложу всучить.
— Логично, Яша! — воскликнул я. — А как туда пробраться?
— Вы, господин Сурков, где теперь находитесь? — загадочно спросил Яшка.
— Как где? В Гостином Дворе.
— А точнее?
— В Московском форштадте.
— А еще точнее?
— В Риге, что ли?
— В русской Риге, батюшка! Там, за рвом и валом, Рига немецкая, а тут — русская. И мы друг за дружку держимся. Гаврюша, нужно узнать, у кого сынок или дочка в «Петербурге» служат. Беги.
Бегал он, надо сказать, довольно долго — настало время запирать лавку. Мы с Яшкой лениво вспоминали дела давно минувших дней, как удачно выразился сочинитель Пушкин. Наконец Яшка отправил меня в знакомый трактир и сам туда вскоре пришел.
Стряпали в этом трактире просто — никаких тебе маккарони с пармезаном, зато щей нальют миску — так в этой миске ложка стоит. Коли уха — так тройная, коли расстегай к ней — так непременно в дырочке, оставленной сверху, виден кусок налимьей печенки. Там и отыскал нас Гаврюша.
Яшка был прав, только в одном ошибся — не чей-то сынок или дочка, а наоборот, отец одного молодца, служившего у него на складе, трудился в «Петербурге» истопником. Хоть и лето, а работа найдется — на кухне топятся печи, нужно дрова в опустевший подвал завозить и складывать, трубочистов нанимать — не зимой же их посылать на крыши со щетками и проволочными шарами, коли какая печка испортилась — привести печника да за ним присмотреть. Конечно, служили там и другие жители Московского форштадта, но Гаврюша первым нашел именно этого деда. И мы отправились к нему — по-свойски просить о помощи.
Опять пришлось плестись заковыристыми рижскими улочками. Будь я живописцем — пришел бы от них в восторг. Но я морской офицер в отставке, и для меня лучший в свете город — Кронштадт, где ни одного кривого переулка не сыщешь, все улицы ровны, все углы — прямые, и во всем чувствуется единый хорошо продуманный план. Разве что в Летнем саду дорожки загибаются, ну так на то он и сад.
Оказалось, де Бах действительно поселился в «Петербурге», снял хороший номер для себя с супругой, второй — для старшего сына с невесткой, третий — для двух младших сыновей, четвертый — для лучшего наездника своей труппы и своего почти что родственника — его старший брат женат на дочке де Баха. То есть, место, где спрятать Ваню, имелось в избытке. Оставалось понять — для чего цирковому директору его прятать.
В разведку с почтенным дедом Перфилом Игнатьевичем отправился Гаврюша — он, помогая старику, выглядел бы куда натуральнее, чем я. Меня оставили в тесной и темной каморке, где зимой ночевал истопник. Я уселся на топчан, делать было нечего, я стал клевать носом. В мои годы нужно высыпаться, а я прошлую ночь провел весьма бурно. Наконец я улегся и задремал.
Примерно через час явился Гаврюша с докладом.
— Директорская супруга с утра из номера не выходит, еду и питье ей туда носят, — сказал он. — Старший сынок, надо думать, в цирке, а его женка тоже дома сидит, к свекрови не ходит, чего-то они не поделили. И ей также все в номер носят. Горничная у них одна на двоих, взад-вперед бегает. Там, где младшие живут, никого нет, заперто. А может, и есть, только сидит уж очень тихо. И там, где наездник живет, тоже тихо.
— Стало быть, Ваня может прятаться в одном из четырех номеров? — уточнил я.
— Выходит, так. Еще что я узнал. Господин де Бах занял один из двух самых дорогих номеров. Рядом — второй дорогой номер. Меж ними — дверь. Если приедет большое знатное семейство, чтобы оба номера соединить. Сейчас второй пустует, директор нанимать его для сына с невесткой не захотел. Может, потому бабы и разругались. Так вот, уж вечер, так не пойти ли нам в тот, второй номер? Оттуда, поди, будет слышно, о чем де Бах со своей дурой толкует. Вот правда и обнаружится.
