Следующий поворот был снова вправо, и тут уж мы остановились у трактира.
Я отродясь не бывала в трактирах. Всегда полагала их пристанищем тех женщин, о которых в приличном обществе и говорить не принято. Но Алексей Дмитриевич, соскочив с подножки, протянул мне руку, и я должна была сойти. Извозчик, не ожидая платы, укатил.
— Господин Ларионов нанимает его помесячно, это очень удобно и практично, — сказал Алексей Дмитриевич. — Сейчас он может на себя работать, а через час приедет и будет ждать. Я в этом трактире нанимаю две комнаты. В одной мой племянник Ваня, в другой мы со Свечкиным. Я сговорился — для вас будет третья.
— Но это невозможно! — в отчаянии воскликнула я. — Жить одной в трактире — позор, как вы не понимаете? Молодая женщина не имеет права жить одна! Она должна быть в семье или под опекой пожилой дамы, которую все, по крайней мере, считают ее родственницей!
— На пожилую даму я мало похож, а Ларионов — тем менее, — сказал на это мой конокрад. — Не сойду ли я за вашего дядюшку? Таким образом ряды моих племянников несколько пополнятся, а репутация ваша окажется чиста.
— Сколько у вас племянников? — неведомо зачем спросила я, да еще строгим голосом, как будто от количества зависело мое согласие.
— Вместе с вами — тринадцать.
Выхода не было — я согласилась. И новоявленный дядюшка отвел меня в комнату на втором этаже трактира, где я встретила давнего своего знакомца Гаврюшу и здоровенного купца, лет сорока с небольшим, одетого старовером. Он несколько смахивал на цыгана черными волосами и бородой с проседью, а более всего — глазами, темными, как ночь, и обрамленными густейшими ресницами. Такие глаза впору хоть первой столичной красавице, а угодили они на широкую и суровую физиономию купца из Московского форштадта.
Похоже, только что кончился неприятный для Гаврюши разговор — коли судить по тому, как он придерживал покрасневшее ухо…
— Позвольте представить вам Якова Агафоновича Ларионова, — сказал Алексей Дмитриевич. — Яков Агафонович, это моя племянница мисс Бетти. Гаврюша, ты так всем и растолкуй — племянницу-де привез.
Купец оказался весьма благовоспитанным господином.
— Садитесь, мисс Бетти, — сказал он. — Сейчас мы потолкуем, а потом Гаврюша отвезет вас в гостиный двор, в мои лавки, наберете там, чего вам требуется. Мы, Ларионовы, торгуем сукном, холстом, всяким швейным прикладом, есть и модный товар — кружева, блонды, батисты, шали, шерсть для вышивки. Из Франции возим шелк, из Голландии — тонкое полотно. Своих вышивальщиц держим, что сразу модные узоры перенимают.
Как оказалось позднее, купец назвал лишь то, что считал для меня соблазнительным. Кроме тканей, он промышлял еще воском, дегтем, пенькой и имел свою канатную мастерскую. В таком городе, как Рига, где в летнюю пору, гуляя по берегу Двины, не видишь другого берега за мачтами и парусами, канаты — выгодный товар.
— Благодарю, — кратко отвечала я.
Ларионов взглянул на Алексея Дмитриевича, тот развел руками — мол, сам видишь, с кем приходится иметь дело.
Потом мы уселись к столу, на котором уже стояло самое купеческое угощение — чай, баранки, пироги. И я по просьбе Алексея Дмитриевича еще раз поведала о своих приключениях — о том, как случайно выследила с детьми человека, принятого нами за конокрада, и о том, как по доброте душевной отнесла его портрет де Баху, и о том, как покойный Лучиано Гверра выпросил у меня второй портрет.
— И это все, что было между мной и несчастным итальянцем, — так завершила я свой рассказ. — Не знаю, отчего ему в голову взбрело хвастать победой — я не красавица, не жена какого-нибудь вельможи… Разве что он меня использовал в качестве ширмы — сам завел роман с замужней дамой и тайно с ней встречался, а на меня указал товарищам своим, потому что они видели, как я на пороге цирка с ним беседовала. Другого объяснения у меня нет!
— Цирк де Баха в Риге около трех недель, — сказал Ларионов. — Неужто этот бедняга был так хорош собой, что завел шашни сразу с двумя дамами, так что одна из них из ревности забралась ночью в цирк и ударила его ножом? Как-то оно, прости Господи, нелепо…
— Да, он был очень хорош собой! Это верный тип римского классического красавца! — честно сказала я, а Алексей Дмитриевич недовольным голосом поправил:
— Римской классической обезьяны.
— Вас не разберешь, — усмехаясь в усы, заметил Ларионов. — Так красавец или обезьяна?
Мы, не сговариваясь, промолчали.
— Должно быть, Господь поглядел на меня с небес и сказал: что-то сей раб мой больно скучно живет, пошлю-ка я к нему господина Суркова с венскими балаганщиками, — продолжал купец. — Знаете ли вы, сударыня, что тот полупочтенный господин, который гнался за вами ночью в цирке, искренне почитает вас убийцей?
— Знать этого я не могла, — сказала я. — И с чего ему взбрела в голову подобная чушь, я не понимаю. Когда я вошла в коридор, бедный Гверра уже лежал на полу.
— А он вот утверждает, будто видел, как вы нанесли удар.
— Чего не привидится с перепугу! — отрубила я.
Ларионов рассмеялся.
— Как это я жил без венского балагана? — спросил он. — На десять лет вспоминать хватит… Ну, хватит шутки шутить. Давайте думать наконец! Коли убит итальянец не старым чудаком Платоном Васильевичем и не вами, сударыня, то где искать подлинного убийцу? Как вы полагаете? Ведь вы непременно думали об этом.
— Это, во-первых, может быть женщина — та, с которой Гверра состоял в связи, — сказала я. — Но тут не Италия, а Рига, тут бурные страсти рождаются редко. Видимо, и покойник, и товарищи его просто не знали, что здешние дамы спокойны и благонравны…
Гаврюша, повинуясь жесту Ларионова, подвинул к нему лежащие на краю стола стопочку бумаги и карандаш.
— Стало быть, незнакомка идет нумером первым, — и купец быстро написал ровную строчку.
— Нумер второй — его же собственные товарищи. Он молод, прекрасный наездник, брат его имеет свой цирк, незаконная дочка де Баха в него влюбилась — непременно ему завидовали, — это подозрение высказал Алексей Дмитриевич. — Но их там много. Когда они выходили прыгать с подножки, мне казалось — полсотни, не менее! Как среди них искать завистника — ума не приложу.
— Да, это могут быть наездники, — согласилась я. — Неспроста же они меня записали в убийцы.
— Эти, как их, с крокодилом! — воскликнул Гаврюша. — Бог их ведает, чего они с итальянцем не поделили! А то, что скрываются, доказывает их вину. Яков Агафоныч, дозвольте все же до цирка добежать! Я разведаю про этих плотников!
— Да, любителей Шиллера найти необходимо, — согласился Алексей Дмитриевич. — Но не потому, что среди них — убийца. Они в цирке де Баха были почти что свои. И они — латыши. При них о многом говорили, не стесняясь. А кто-то из них наверняка понимает по-немецки. Ведь если итальянца убила не мисс Бетти, не Платон Васильевич и не загадочная любовница Гверры, то это мог совершить кто-то из конюхов или наездников. До убийства этот человек находился за форгангом, в коридоре ему делать было нечего. А наши театроманы как раз бегали из форганга в манеж и обратно. И все видели.
