22
У Нестора было два брючно-пиджачных костюма и еще неприкаянный пиджак. Один костюм был серым, другой – синим, одинокий пиджак без пары – неопределенного тона, в крупную клетку. Штук семь рубашек, несколько пар брюк, пара особо любимых галстуков для исключительных случаев, – вот и весь парадный гардероб.
Летом Нестор осваивал вольный стиль – льняные, а потому вечно мятые, как их ни гладь, рубашки, джинсы, длинные шорты, которые раньше называли бриджи, потом – капри, а теперь – вообще непонятно как. Только эти вещи были востребованы в летнее время, а потому перекочевали вслед за хозяином из трехкомнатной хрущевки на четвертом этаже в пригородный домик на Кисельной.
Но сегодня случай был особый и, без сомнения, парадный. Такой случай требовал костюмирования. Нестор даже подумывал о галстуке, но никакой изрядной исключительности в сегодняшнем мероприятии не определил.
Все костюмы пребывали в гардеробной городской квартиры. Нина упаковала их в сьюит-кейсы и задвинула в дальний угол до конца августа, до первого педсовета в новом учебном году. Времени до двух дня было предостаточно. Его, время, нужно было коротать с пользой. Нестор решил принять душ и переодеться. Пребывание за городом, вдали от суеты, наполняло тело здоровой энергией, а дух – размеренным ритмом. Внутренне Нестор осознавал себя почти сельским жителем, что, наверняка, находило отражение и в небрежном внешнем оформлении. И вот теперь нужно было вновь возвращать себе городской облик. А для этого нужен душ. Душ – для тела, костюм – для духа.
«Синий или серый?» – спрашивал себя Нестор, стоя у дивана, мокрый, опоясанный полотенцем. На диване были разложены костюмы, извлеченные из чехлов: одесную – синий, ошую – серый. На спинки близстоящих стульев были накинуты рубашки: сиреневая – для серого, бежевая – для синего. Нестор еще раз вскользь подумал о галстуке, но тут же отогнал эту мысль решительно и бесповоротно.
Была бы рядом Нина, она бы посоветовала. Она бы безапелляционно утвердила и цвет костюма, и цвет рубашки. При этом бы кокетливо и удовлетворенно приговаривала: «Ну, когда уже повзрослеешь? Ничего без меня не можешь: ни попу вытереть, ни рубашку выбрать!». Тут Нина, конечно же, лукавила: поповытирание, как и многие другие интимные процессы, Нестор выполнял самостоятельно. Нинин совет при выборе костюма нужен был лишь с одной целью: чтобы потом не переодеваться. Любой выбор Нестора был бы оспорен и забракован. Но Нины рядом не было – Нина злилась.
После серьезной ссоры, случившейся девять месяцев назад, состоялось «большое перемирие». Такая встряска даже пошла семье на пользу: обновила чувства, вернула в них остроту, добавила свежести в отношения. Кроме того, позволила Нестору на волне всепрощения и всепонимания «выйти из сумрака», как сказал бы один известный фантаст, или совершить coming out of the closet, как называл Наставник такое раскрытие Нагом своей природы перед любимой женщиной. Нестору не нравилась метафора Наставника – Нестор знал, что так говорят о раскрытии совсем другой природы в совершенно иных случаях. Но при этом нельзя было спорить: суть процесса данное выражение отображало точно. «Темнота – товарищ Нага. Там он – Наг, а здесь – бродяга», – Кир всегда заливался радостным смехом от таких незатейливых стихотворных экзистов (это слово Наставник также часто употреблял, объясняя его природу латинским глаголом exsistere – обнаруживать себя, существовать).
Нина в какой-то определенный период времени (как выяснилось, весьма непродолжительный) была искренне благодарна Нестору за возвращение. Семья жила, любовь не угасла, все оказалось вновь на прежних рельсах, на кругах своих. «Змеиные дела» были легализованы в принципе, хотя без какой-либо провоцирующей конкретики. На некоторое время Нестор получил карт-бланш: мог уходить и приходить без объяснения целей и пунктов назначения, получил безвременную индульгенцию на пиво и общение с Киром по выходным. В доме теперь вполне уверенно могли звучать слова «Наг», «Наставник», «Раджас», «Контора» и многие другие, которые прежде составляли, по собственному выражению Нины, «мифический сленг», или жестче – «идиотскую метафору твоей безалаберной жизни».
Нестор ожил, воспарил духом, стал перманентно улыбчив и весьма трогательно мил в общении с супругой. В мире правды мужчине – никаких нет в том сомнений – жить проще и понятнее. Недомолвки, полуправда, а иногда и откровенная ложь «во спасение семьи» губительно воздействуют не только на настроение, но и на физическое здоровье. Атмосфера взаимной благодарности царила в трехкомнатной хрущевке на четвертом этаже пятиэтажного дома.
И, как выяснилось, все эти жизненные «счастия» оказались липой. Нина воспользовалась древним приемом психиатрии: подыграла пациенту.
– Что еще тебе нужно? – как-то сказала она пока еще спокойно, однако с таенным напряжением не столько в голосе, сколько в едва уловимой просодии разговора. – Я с тобой спорю? Нет. Перечу? Нет. Я смирилась и приняла твои Наговые фишки. Семья дороже. Ты добрый. Ты умный. Я ценю тебя и люблю. Но не делай меня соучастницей своих странностей – не требуй от меня поддакивать и безумно улыбаться твоим выдумкам.
– Стало быть, все-таки странности и выдумки? – опечалился тогда Нестор.
– Все нормально, – успокоила тогда Нина. – У Вики муж с рыбалки такие россказни приносит – куда там твоим змеям и драконам (Нина так и произнесла: «драконам», с прописной, без всякого пиетета).
Викой звали крестную мать Нестора. Хотя какая она мать? На два или три года младше крестника. Крестился Нестор поздно – в крестные взял Серегу, друга из далекого детства, и Викторию, учительницу начальных классов, сослуживицу Нины. Впоследствии между Серегой и Ниной вышел некий казус, о котором Нестор не хотел не только вспоминать – даже знать об этом не было никакого желания.
И когда Нестор осознал, что он для Нины все равно остается обычным мужиком – учителем высшей категории, заведующим учебной частью, отцом Антона, мужем – кем угодно, но обычным, земным, без «второго дна» (этот каламбур применительно к Нагу тогда позабавил Нестора, Нага Четвертого дна), когда Нестор осознал этот факт окончательно, то погрустнел, улыбаться стал реже, а между ним и Ниной вновь пробежал коварный холодок.
Кир говорил как-то, что быть женой Нага – чуть ли не подвиг. Жена для Нага – это своеобразный якорь, который не позволяет совсем раствориться в Раджасе, навсегда покинув эту Взвесь. Но жена – всегда на земле, а Наг часто уходит под землю – пусть и в метафорическом смысле. Рыбачка – на суше, рыбак в море, вот и не встретятся никак…
Никогда обычной женщине не проникнуть в мир мужчины до самого что ни на есть его сущностного дна, и не важно – второго дна или Четвертого. Это нужно принять, это нужно уважать, это ни при каких обстоятельствах нельзя ставить женщине в вину. Наоборот, в этом ее неоспоримое достоинство. Инстинкт самосохранения заставляет женщину абстрагироваться, уходить подальше от неупокоенных мужских скитаний по иным мирам – иначе женщина сойдет с ума, растворившись в мужчине, безвозвратно утонув в его глубинах. И только так, крепко ухватившись за косу своей Рапунцель, бродяга-принц способен вынырнуть из бездн своего иномирья.
