Близился ее день рождения. Большая цифра — семьдесят пять. Сестра в Колумбусе готовила вечеринку. Моя задача состояла в том, чтобы привезти маму. Дорога занимала два с половиной часа. У меня все внутри похолодело. О чем мы сможем говорить столько времени? Мы были почти как незнакомки. Я даже не знала, что ей купить.
Я понятия не имела о ее вкусах и украшениях, одежде, музыке. До вечеринки оставался всего один день, а я так и не подобрала подарок.
Поэтому я сделала подарок, который преподносят все писатели. Я написала.
Накануне празднования я откопала этот список благодарности и села за компьютер. Я не ложилась, пока не вспомнила семьдесят пять вещей, которые мне нравятся в маме. Перечислила всех братьев и сестер — сразу десять пунктов. Чем больше я писала, тем больше пустой колодец в моем сердце наполнялся воспоминаниями, важными и незначительными. Одни заставляли меня смеяться, другие — плакать. Когда я закончила писать, было три часа ночи. Я распечатала результат своего труда, свернула трубочкой и повязала лентой. Еще распечатала скачанный из интернета перечень самых важных событий, произошедших в 1930 году — в год ее рождения. Потом сделала сертификат на день покупок и шалостей и все это упаковала.
Назавтра я купила в магазине игрушек маленькую пластмассовую корону, чтобы она на один день сделалась Королевой-матерью. Я хотела, чтобы мама почувствовала себя особенной, но не была уверена в результате. Дни рождения ей всегда давались непросто. Когда я была маленькой, папа вручал нам деньги, чтобы мы купили ей что-нибудь, но что бы мы ни выбрали, мы никогда не оправдывали ее ожиданий. Дни рождения как будто приносили маме какое-то тайное горе, и по — этому она не могла веселиться.
Часть меня надеялась на лучшее, но большая часть до смерти боялась худшего. Меня пугала возможность того, что в этот день рождения она не будет счастлива, как бы мы ни старались.
Муж отвез меня к маме. Она все так же жила в доме, где все мы выросли. На протяжении долгого пути в Колумбус Брюс поддерживал разговор. Он расспрашивал маму о жизни и заставлял ее говорить.
Мама стала рассказывать истории, которых я никогда не слышала. О том, как трудно было расти на ферме родителей-иммигрантов, которые не умели читать и писать по-английски. Как трудно было, когда три брата ушли на войну и несколько лет о них ничего не было известно. И как было трудно, когда ее единственная сестра переехала. Только мама ни разу не произнесла слова «трудно». Просто такова была ее жизнь.
К тому моменту, когда мы приехали к сестре, я почувствовала, насколько мало я знала о женщине, подарившей мне жизнь.
На вечеринке я водрузила на ее голову игрушечную корону, и мы назвали ее Королевой-матерью. Мама целый день ее не снимала и улыбалась так, как будто действительно стала королевой. Мы болтали, ели торт, а потом она открыла подарки. Мои братья и сестры точно знали, что она хотела получить: платье, блузку, книгу.
Когда я протянула маме свиток о жизни в 1930 году, она погрузилась в воспоминания. Она родилась в год, когда Нэнси Дрю начала разгадывать тайны, Бэйб Рут стала зарабатывать восемьдесят тысяч долларов в год, а Кларенс Бердсай изобрел новый метод замораживания продуктов. В том году был открыт Плутон, а ученые предсказали, что к 2050 году человек побывает на Луне.
Все мы от души посмеялись. И тут на меня что-то нашло. Вместо того чтобы вручить маме список благодарности, я развернула его и зачитала вслух.
«Семьдесят пять лет!!! Их ты наполнила столькими подарками! За все это я благодарю тебя, а еще благодарю Бога за то, что Он дал мне тебя».
Я поблагодарила ее за то, что она стала мамой-домохозяйкой и отказалась от той карьеры, которую хотела бы сделать. За то, что она была с папой столько лет, когда женщины по всей стране разводились из-за мелочей.
За то, что она клала нам в корзинки шоколадные пасхальные яйца и играла роль зубной феи. За то, что она каждое Рождество делала таким волшебным, нам даже слышался стук оленьих копыт по крыше. За то, что давала нам деньги на рождественские подарки друг для друга, чтобы мы поняли: суть этого праздника именно в даянии.
За то, что научила нас менять ребенку подгузник, не навредив ни себе, ни малышу. За то, что ни с того ни с сего начинала отплясывать польку в гостиной. За то, что познакомила нас с песнями Перри Комо, братьев Миллсов и Митча Миллера. За то, что счастливо напевала в кухне, и это была лучшая музыка на свете.
За то, что делала домашние томатный суп, ореховый рулет и сосиски в тесте. За то, что вязала крючком Вифлеемские звезды для наших елок и покрывала для наших кроватей. За то, что разрешала нам каждый день смотреть «Три бездельника».
За то, что ежедневно будила нас в школу, иногда по пять раз за утро. За восхитительный каллиграфический почерк в каждой школьной записке — он был слишком красив, чтобы пытаться подделать. За то, как волновалась, если мы забывали школьный проект, расходились с парнем или встречались не с тем человеком.
За то, что разрешала нам использовать пустые бутылки из-под чистящих средств в качестве водяных пистолетов. За то, что не ругала нас даже тогда, когда мы во дворе запускали шутихи. За то, что не всегда выдавала нас папе.
За то, что научила нас не держать холодильник открытым: это ведь не кондиционер. За то, что терпела, когда мы разучивали задание на фортепиано. За то, что мыла нам головы в кухонной раковине, пока в ванной не появился душ. За то, что познакомила меня со своей любимой колумнист-кой Эрмой Бомбек. За то, что лечила наши болячки «Бактином» и поцелуем. За то, что открывала нам дверь в два часа ночи и не задавала никаких вопросов до самого утра. За то, как беспокоилась, когда мы теряли домашнюю работу или забывали ланч дома.
За то, что не разрешала бегать с ножницами, покупать пневматический пистолет и облизывать металлические предметы зимой. За то, что следила, чтобы нас не ударила молния, чтобы мы не ослепли из-за закрывающей глаза длинной челки и не оказались на приеме у врача в грязном белье. За то, что не выгнала меня, когда узнала, что я бе ременна. За то, что была со мной в роддоме, когда на чались схватки. За то, что несколько лет сидела с моей дочкой, пока я возвращала свою жизнь на правильные рельсы.
За то, что помогла каждому из нас развить все самое лучшее. За то, что прощала нас, когда мы вели себя отвратительно. За то, что молилась о нас тогда, когда мы даже и не знали, что нам нужны молитвы. За то, что любила нас всех одинаково и никогда не показывала, что меня любит больше всех. Мамина улыбка просто сияла, когда братья и сестры стали добавлять свои пункты к моему списку. Когда они начали делиться своими собственными особыми моментами и воспоминаниями, наш праздник превратился в настоящий фестиваль любви.
По дороге домой мама говорила мало. Брюс включил диск с саундтреком к ее жизни: Фрэнк Синатра, Нат Кинг Коул, Элла Фицджеральд. Я тоже почти ничего не говорила. Я размышляла об этой женщине. Я никогда не думала о ней как о девочке, которой приходилось читать телеграммы родителям-иммигрантам из Чехословакии, что ее брат Чак попал в немецкий лагерь для военнопленных, что ее брат Майк заразился малярией на войне, где-то за океаном. К десяти годам она осталась на этой большой ферме одна с родителями, которые были чужими для Америки. Как ей, наверное, было одиноко!
