– Можешь перепилить его пополам, распевая при этом «Звездно-полосатое знамя» – и он не заметит. Главное, не попадайся ему на глаза, или под руку.
* * *
Поэтому я торчал в студии, всего в нескольких шагах от Дэна Грегори, и заносил в бухгалтерскую книгу перечень обширной коллекции штыков, когда в дом вернулась Мерили. До сих пор помню, какой зловещей магией веяло на меня от этих острых ножей, которые закрепляют на дуле винтовки. Один был вроде заточенного шомпола. Другой – треугольного сечения, чтобы рана не могла закрыться и удержать кровь и вываливающиеся кишки. На третьем имелись зубья, как у пилы, – наверное, кости переламывать. Помню, я думал тогда о том, что война – это сущий ужас, и теперь уже никакие романтические картины, книжки, рассказы из истории никого, слава Богу, не одурачат и не втравят в новую войну.
Теперь, разумеется, можно купить для своего малыша автомат с пластиковым штыком в ближайшем магазине игрушек.
* * *
Шум снизу возвестил о возвращении Мерили. Но я, так многим ей обязанный, не поспешил вниз приветствовать ее. И кухарка, и моя первая жена, наверно, были правы: я всегда с подозрением относился к женщинам. Возможно, предположила сегодня утром за завтраком Цирцея Берман, я и свою мать считал женщиной без веры: взяла и померла, обо мне не подумав.
Может, и так.
Короче говоря, Мерили послала за мной, и я вел себя очень сдержанно. Я же не знал, что Грегори из-за этих красок и холстов ее чуть на тот свет не отправил. Но если бы и знал, все равно бы держался сдержанно. Вести себя более эмоционально и свободно мне, помимо прочего, мешало ощущение собственной бездомности, бессилия и неискушенности. Я был недостоин ее, ведь она была прекрасна, как Мадлена Керолл, самая красивая из кинозвезд.
Она, должен сказать, тоже держалась со мной сдержанно и холодно, возможно, отвечая формальностью на формальность. Кроме того, была, видимо, еще одна причина: она хотела показать мне, Фреду, Грегори, этой кухарке-гермафродиту и всем остальным, что заставила меня проделать путь с Западного побережья не из-за какого-то вздорного каприза.
Ах, если бы я мог вернуться назад на машине времени, какую бы я ей предсказал невероятную судьбу:
«Ты останешься такой же прекрасной, как сейчас, но будешь гораздо, гораздо мудрее, когда мы встретимся во Флоренции, в Италии, после второй мировой войны.
Чего ты только не переживешь во время этой войны!
Ты с Грегори и Фредом отправишься в Италию, Фреда и Грегори убьют в сражении при Сиди-Баррани в Египте. Потом ты завоюешь сердце министра культуры при Муссолини, графа Бруно Портомаджьоре, оксфордца, одного из крупнейших землевладельцев Италии. К тому же окажется, что всю войну он возглавлял британскую шпионскую сеть в Италии».
* * *
Кстати, когда я побывал у нее во дворце после войны, она показала мне картину, подаренную ей мэром Флоренции. На картине изображен расстрел ее мужа фашистами незадолго до конца войны.
Картина была образцом коммерческого китча, стиля, в котором обычно работал Дэн Грегори, да и сам я мог, и до сих пор могу работать.
* * *
Как она понимала свое положение тогда, в 1933 году, в разгар Великой депрессии, обнаружилось, мне кажется, в разговоре о пьесе Ибсена «Кукольный дом». Только что вышло новое массовое издание Ибсена с иллюстрациями Дэна Грегори, так что мы оба прочли пьесу и много о ней говорили.
Наиболее выразительной получилась у Грегори иллюстрация к самой последней сцене: Нора, главная героиня, покидает свой комфортабельный дом, благополучную буржуазную семью, мужа, детей, слуг, решив, что должна обрести себя, окунувшись в реальную жизнь, и только тогда сможет стать настоящей матерью и женой.
* * *
Так кончается пьеса. Нора не позволит больше опекать себя, как беспомощного несведущего ребенка.
А Мерили сказала:
– А по-моему, это только начало пьесы. Ведь мы так и не знаем, выдержала Нора или нет. Какую работу могла найти тогда женщина? Нора же ничего не знает, ничего не умеет. У нее нет ни гроша на еду, и пристанища никакого.
* * *
В точно такой же ситуации, конечно, находилась и Мерили. Как бы жестоко Грегори с ней ни обращался, ничего, кроме голода и унижений, не ждало девушку за дверями его комфортабельного дома.
Через несколько дней Мерили сказала, что с пьесой ей все ясно.
– Конец там фальшивый! – довольная собой, заявила она. – Ибсен приляпал его, чтобы зрители ушли домой довольные. У него мужества не хватило сказать, что действительно произошло, должно было произойти.
– И что же должно было произойти? – спросил я.
– Она должна была покончить с собой, – ответила Мерили. – Причем тут же, сразу – броситься под трамвай или еще как-нибудь, но сразу, еще до того, как опустится занавес. Вот про что пьеса. Никто этого не понял, но пьеса вот про что!
* * *
У меня было немало друзей, покончивших с собой, но неизбежности самоубийства, которую ощущала Мерили в пьесе Ибсена, я так и не почувствовал. Это непонимание, возможно, еще одно свидетельство того, что слишком я зауряден для занятий серьезным искусством.
Вот мои друзья-художники из числа покончивших с собой, причем прославились все, только одни при жизни, а другие – после смерти:
Аршил Горки
[2]
повесился в 1948 году. В 1956 году Джексон Поллок, набравшись как следует, разогнался на пустынном шоссе и врезался в дерево. Как раз незадолго перед этим от меня ушла первая жена с детьми. А через три недели Терри Китчен выстрелил себе в рот из пистолета.
Давно, когда еще Поллок, Китчен и я жили в Нью-Йорке и пили напропалую, в баре «Кедр» нашу троицу прозвали тремя мушкетерами.
Банальный вопрос: кто из трех мушкетеров жив и по сей день?
Ответ: я один.
Да, а Марк Ротко, у которого в аптечке хватило бы снотворного слона убить, зарезался ножом в 1970 году.
На какие мысли наводят эти мрачные примеры радикального недовольства? Только на одну: есть люди с действительно сильным характером, а есть более мягкотелые, так вот, мы с Мерили относимся ко второй категории.
Насчет Норы из «Кукольного дома» Мерили сказала так:
– Лучше бы ей остаться дома и жить по-старому.
19
Мир держится почти целиком на вере, не важно, основана она на истине или на заблуждении, и в молодости я верил, что организм здорового мужчины перерабатывает неизвергнутую сперму в вещества, которые делают его сильным, веселым, смелым и способным к творчеству. Дэн Грегори тоже в это верил, верили и мой отец, и армия Соединенных Штатов, и бойскауты Америки, и Эрнест Хемингуэй. И я, заходя далеко в своих эротических фантазиях, представлял себе близость с Мерили, вел себя порой так, будто между нами что-то есть, но все это лишь для того, чтобы выработалось побольше спермы, а из нее – благотворно влияющих на мужчину веществ.
