После обеда в монастырь прискакал гонец с геральдическими лилиями на плаще. Вскоре Энгебурга узнала, что к ней едет король! Вне себя от счастья, королева тут же велела натереть ее тело изысканными духами и выбрала самое лучшее из своих платьев и драгоценностей.
На этот раз она красовалась в золотом сюрко и конусообразной шляпе с легкой серебряной вуалью. В ожидании супруга Энгебурга то и дело подходила к металлическому зеркалу, поправляя волосы или меняя одно ожерелье на другое. Королева буквально извела девушек вопросами о своей внешности и о том, понравится ли она королю.
После вечерни двери монастыря не закрылись, как это требовалось по уставу, а мать-настоятельница велела хору петь до первых петухов, лишь бы это понравилось Его Величеству. Она рассчитывала на то, что после примирения королевская чета захочет посетить церковь. Желая хоть как-то загладить дурное впечатление, которое, без сомнения, приобрела королева за месяц нахождения в монастыре, мать-настоятельница велела принести затворницам свежих фруктов и вина. Она также заверила Энгебургу в том, что для Его Величества и его свиты будут приготовлены уютные кельи в монастырской гостинице и устроена достойная трапеза. После чего мать-настоятельница церемонно благословила Энгебургу и ее придворных дам и удалилась молиться о скорейшем воссоединении королевской семьи. (Все это перевела для королевы жутко довольная своими познаниями во французском Мария Кулер, статус которой благодаря знанию языка заметно возрос с момента пересечения границы Франции.)
Солнце еще не скрылось за лесом, когда к воротам монастыря подъехал небольшой отряд, на знамени которого красовались лилии.
Входя в священную обитель, Филипп Август снял с головы шляпу и, шумно поздоровавшись с матерью-настоятельницей, прямиком направился во флигель, занимаемый королевой и ее фрейлинами. Настроение его при этом было, мягко говоря, ни к черту. Еще бы! Ведь идею помириться с королевой подсказал ему, а затем настаивал на ней, день за днем приходя во дворец и раздражая своими нравоучениями, папский легат. От всей этой истории Филиппа Августа уже тошнило, так что он, наконец, решился еще раз встретиться с Энгебургой. Будь что будет!
Впрочем, едва ли король мог надеяться на благоприятный исход, потому что с самого венчания сам вид темноволосой дамы вызывал в нем приступ ужаса. Кроме того, он еще не забыл о своем позоре, что не способствовало его хорошему настроению.
– Молитесь! – грозно приказал король своим придворным, которые хотели было последовать за ним, и, убедившись, что все они до последнего упали на колени, удалился.
Услышав стук копыт, голоса и конское ржание, Энгебурга вдруг лишилась последних сил и не смогла даже подойти к окну. Так что пришлось просить девушек рассказывать ей все, что происходит внизу. Побледневшая, с затравленным взглядом королева могла только сидеть на своей постели, поддерживаемая дамами.
Тем не менее когда король Франции отворил дверь кельи и предстал во всем блеске перед королевой и ее малочисленной свитой, все фрейлины были вынуждены скромно удалиться, оставив королевскую чету решать свои проблемы самолично. Ушла даже Мария Кулер, хотя Энгебурга рассчитывала использовать ее в качестве переводчицы.
Золотое платье королевы прекрасно гармонировало с ее черными прямыми волосами, которые от этого сочетания сделались еще темнее, так что глаз было не оторвать. Но о горе! Король приехал в монастырь именно в дни празднования недели Амьенской Божьей Матери, которая по случаю торжеств была переодета в золотую тунику. Проезжающий через Амьен король не мог не посетить главного храма и не узреть новый наряд Девы Марии, который теперь точно в насмешку был на королеве.
Увидев свою жену вновь одетую, как проклятая статуя, король издал скорбный стон, но тотчас взял себя в руки. Стараясь уже не смотреть на Энгебургу, Филипп опустился на ложе рядом с ней и без излишних церемоний страстно поцеловал ее в губы. При этом он так сжал хрупкое тело королевы, что она услышала, как затрещали кости. Король целовал ее глаза, губы, шею, стараясь при этом быть к ней настолько близко, чтобы не видеть лица. Налегая на супругу всем телом, Филипп проник руками под юбки, нащупав то, что искал.
Немного обескураженная таким напором, Энгебурга отвечала на поцелуи и объятия, прижимая короля к себе и молясь только об одном, чтобы хоть на этот раз у них все получилось. В какой-то момент ей показалось, что все вот-вот произойдет, но вдруг король вскочил и уставился на нее как безумный. Не зная, что предпринять, королева попыталась взять Филиппа за руку, но он грубо оттолкнул ее обратно на ложе.
Теперь он действовал грубо и напористо. Первым делом он задрал подол и начал разрывать ее одежду. Лопнула нитка, бусинки прекрасного ожерелья со звоном полетели на пол. Энгебурга почувствовала треск материи, а в следующее мгновение Филипп со всей силой схватил ее за грудь и снова привлек к себе. Руки короля дрожали, Энгебурга воспринимала исходивший от мужа жар и запах зверя. Тем не менее она старалась не замечать неприятных вещей, понимая, что король по какой-то причине дает ей еще один шанс.
Вдруг страстные объятия разорвались. Энгебурга осталась лежать на постели в разорванном платье, ощущая на лице и груди следы поцелуев, а запах Филиппа теперь пропитывал ее волосы и остатки одежды. Пытаясь прикрыть обрывками ткани грудь, королева смотрела на то, как, беснуясь, король ходил взад и вперед по келье.
«Теперь он точно откажется от меня!» – думала Энгебурга.
Полуголый взъерошенный мужчина больше не пугал ее, а скорее вызывал чувство жалости. Как хотелось ей теперь просто уложить его на постель рядом с собой, шепча нежные слова и рассказывая истории, которые она слышала в детстве! Как много всего она должна рассказать своему возлюбленному, такому сильному и такому несчастному!
Отчего же ушла эта противная Мария Кулер, которой Энгебурга повелела переводить ее слова королю. Теперь та была бы очень даже кстати.
«Мой язык заперт в волшебном ларце!» – прошептала она на датском, но тут же щеку ее обожгла пощечина.
Ударив ее, Филипп Август разразился потоком бессильной брани.
Для понимания Энгебурге больше не требовалась переводчица. Она закусила губу, стараясь сдержать слезы. В подобной ситуации ей как жене Филиппа Августа следовало поклониться мужу и, поблагодарив его за оплеуху, посоветовать поступать так же всякий раз, когда тому захочется излить свой гнев. Но у нее не было подходящих слов. Еще можно было убежать, заплакать или отвернуться к стене. Однако Энгебурга боялась что, едва она закроет глаза, вымоленный гость исчезнет, будто его и не было. Поэтому она только смотрела на короля, пытаясь догадаться, чего он от нее хочет. Возможно, окажись Энгебурга более опытной в делах любви, увидев ярость, с какой набросился на нее муж, ей следовало подыграть ему, изображая либо такую же дикую страсть, либо страх перед столь сильным напором. Но Энгебурга была от природы правдива и, даже обучившись подобным фокусам, вряд ли стала бы изображать страх или отчаяние при приближении любимого мужчины.
Король вышел из кельи, едва набросив на себя одежду и не глядя в сторону жены. Вскоре Энгебурга услышала стук копыт, голоса во дворе и поняла, что Филипп покидает монастырь и не вернется сюда уже никогда.
