Наконец король разорвал гнетущую тишину и, ничего не говоря, скомкав послание папы, вышел из приемного зала…
За ответом для папы кардинал явился только на следующий день, но никакого ответа не было и в помине. Так приходил он целую неделю, после которой министры Филиппа II самым вежливым образом напомнили легату, что его дипломатической миссии во Франции скоро придет конец, и если Его Высокопреосвященство не соизволит вовремя покинуть территорию страны, то будет заточен в тюрьму как иностранный подданный, находящийся во Франции без разрешения.
После этого кардинал де Труа счел за благо спешно отбыть в Ватикан.
Глава 38
О том, как Энгебурга начала сочинительство
Поднявшись утром с соломенной постели, Энгебурга позволила девушкам одеть ее, так как, несмотря на трудности и крайнюю нищету, в которой пребывала, Энгебурга считала немыслимым отказаться от полагавшихся ей привилегий. После, не вкусив ни крошки хлеба, не выпив и глотка воды, они все отправлялись в церковь, где молились несколько часов.
После опять все вместе девушки пошли в монастырскую столовую, где сидели за отдельным столом, не ввязываясь в беседы и стараясь как можно скорее покончить со скудной трапезой и отправиться исполнять послушания.
Работы для свиты королевы было пруд пруди. И хотя Энгебурга была стараниями матери Катерины приписана к монастырской библиотеке, она не гнушалась самой черной и неприятной работы, от которой старались отказаться молодые монахини. Мать-настоятельница диву давалась, откуда у несчастной королевы такая стойкость и терпение.
Несмотря на холод и тяжелую жизнь, Энгебурга редко болела и внешне всегда была бодрой и веселой. На ее щеках горел здоровый румянец, а руки постоянно находили для себя разнообразные занятия.
Но если с виду королева была бодра и даже временами улыбалась шуткам своих фрейлин или причудливой кляксе на полях рукописи, в душе ее царил непроглядный мрак. Стараясь мало разговаривать вслух, она постоянно внутри себя беседовала то с мужем, то с рыцарем Бертраном, то с братом, которого давно не видела и по которому скучала.
Однажды, сидя в библиотеке, Энгебурга вдруг ощутила страстное желание записать произносимый внутри себя монолог. В это время у нее как раз не было работы, так как мать Катерина только что отправилась относить настоятельнице переписанную и переплетенную книгу. Королева оказалась предоставлена самой себе.
Энгебурга какое-то время боролась с собой, полагая, что такое ее занятие может вызвать неудовольствие у работавших рядом с ней в библиотеке сестер, но потом сдалась и начала выводить буквы. Король – вот тот герой, о котором она хотела писать. Он был солнцем в жизни Энгебурги, светом, утратив который, она погружалась во тьму.
Украдкой, чтобы не заметили монахини, переплетчицы и рисовальщицы, она писала несколько минут, после чего просушила листок и, свернув его, спрятала на груди. Щеки Энгебурги пылали, сердце яростно билось.
Вернувшись в конце работы в свою келью, Энгебурга попросила подать ей свечу и прочитала текст вслух:
– «Прозрение в сумерках. Теперь, когда утрачен свет, я поняла, что видела. Мысль о смерти лишает надежды.
Ведь жизнь может оказаться короче, чем я себе это представляю, – поэтому продлевать ожидание бессмысленно. Мысль о смерти дает мне временное успокоение, и я мечтаю о дереве, из которого рано или поздно сколотят мой гроб. – Энгебурга остановилась, переводя дыхание. В этом месте в изначальном варианте значилось: “мечтаю о дереве, на котором однажды повешусь”. Страх перед небесным возмездием заставил королеву изменить опасную строчку, сделав ее менее богохульной. – Но страшно. И я обманываю себя обещанием нового солнца, которого нет. Капает дождик. На сердце мое надвигается мгла, в которой нет и не может быть никакого света. Я уже устала ждать придуманного рассвета, что никогда не настанет. Пальцы мои нащупали воск свечи, и комната преобразилась тусклым пламенем».
В образе утраченного света перед опальной королевой встал ее муж-король Филипп, и все воспоминания, связанные с ним. Немного же их набралось. «Новое солнце, которого нет». Этим светилом снова был Филипп, но Филипп, преображенный огнем любви. Золотой король, который приедет-таки за ней в один из дней, чтобы сказать слова любви и забрать ее в прекрасную сказку Страны белых лилий…
Шли дни, а король не появлялся. После того как мать-настоятельница поведала ей о смерти старого папы и предрекла перемены, Энгебурга перечитала текст, и теперь новым солнцем представлялся уже не король, а рыцарь Бертран, который обещал вернуться за ней и пропал на годы.
Королева снова ждала, но теперь даже не могла разобрать кого. Иногда ей казалось, что она по-прежнему страстно влюблена в своего мужа, иногда в смелых мечтах она представляла себя в объятиях прекрасного Бертрана ля Ружа. Энгебурга мучилась от этой двойственности, считая себя предательницей, достойной худшей участи. Ведь она любила всем сердцем Филиппа и опять же всем сердцем желала быть с Бертраном. Можно ли со всей искренностью и чистосердечием любить двоих?
Размышляя над этими дилеммами, Энгебурга затосковала и слегла. Две долгих недели несчастные фрейлины не отходили от постели своей королевы, проливая слезы и умоляя мать-настоятельницу отписать о состоянии Ее Величества королю, чтобы тот прислал в Сизуин придворного лекаря.
Понимая, что король скорее обрадуется вести о скорой смерти своей нелюбимой жены, мать-настоятельница послала в Реймс гонца с просьбой привезти самого дорогого и знаменитого лекаря господина Гераута де Нарви. После чего она помолилась и написала отчет господину Мишле, который курировал все дела, связанные с опальной королевой.
Лекарь явился сразу же. Он долго ощупывал пульс мечущейся в лихорадке Энгебурги, после чего велел перенести ее в хорошо отапливаемое помещение и дал лекарства.
Понимая, что королева того и гляди предстанет перед Творцом, а произойдет это по ее вине, мать-настоятельница убедила лекаря побыть в монастыре до тех пор, пока Ее Величеству не сделается лучше. Она рассчиталась звонкой монетой и пообещала утроить сумму, если узница останется жива.
На третий день после приезда медика Энгебурга очнулась и даже сумела ответить на несколько вопросов почтенного эскулапа. Казалось, что в королеве нет никаких терзавших ее болезней или немощей, тем не менее оставалось ощущение, что она и не собирается выздоравливать. Что-то сидящее глубоко в душе несчастной боролось с жизнью, заставляя Энгебургу чахнуть на глазах.
Раздумывая над тем, каким образом можно было бы облегчить участь затворницы, не нарушив при этом строгого приказа короля, Гераут де Нарви посетил библиотеку, где любила трудиться Энгебурга, и почти сразу же натолкнулся на листок бумаги, лежащий в переписываемом ей томе Евангелия от Иоанна:
– «Когда я кричу, что хочу умереть, исписанные листки на столе вопиют к жизни, и я им уступаю. Но Бог знает, как труднее становится это смирение раз за разом».
