Сверив почерк, которым было переписано Евангелие, с почерком на записке, господин де Нарви признал их совершенно идентичными. Внимательно перечитав строчки еще и еще раз, лекарь вдруг хлопнул себя по лбу и, прихватив с собой свечу, перо и бумагу, бросился в новую келью королевы. Энгебурга спала, и лекарь тихо расположил письменные принадлежности на небольшом столике рядом с ее постелью.
– Когда Ее Величество проснется и спросит, зачем это, скажите ей, что я рекомендовал ей упражняться в стихосложении или писании историй. Пусть пишет или рисует все что захочет. – Он подмигнул ничего не понимающей фрейлине. – Ее Величество носит в своей душе великие клады, которые мешают ей выздороветь, так как сами хотят жить. Это так, как если бы она была беременна, ей пришло время родить, а она бы всеми силами пыталась воспрепятствовать родам. Кто может остановить роды? Никто, кроме Бога! Ни Бог, ни король в этой стране не запретят Энгебурге рождать стихи.
– Многие дамы сочиняют песни или повести, которые затем читаются для всеобщего увеселения, – разъяснял он позже свою идею матери-настоятельнице, – отчего же донне Энгебурге не отводить душу за этим мирным делом? Кому от этого хуже?
– Для того чтобы облегчить душу, молиться нужно… – неуверенно попыталась возразить мать-настоятельница.
– А она что же – мало молится?
– Много. – Настоятельница потупилась, думая о своем.
– Если бы госпожа Энгебурга была девицей или вдовой, – Гераут де Нарви закашлялся, поняв, что сболтнул лишнего, – я бы посоветовал побыстрее выдать ее замуж, потому как женщине первое дело – родить ребенка. А ребенок требует внимания и любви. У нее бы появилось чувство ответственности перед малышом и желание жить хотя бы ради него. С ребенком она и без мужа прожила бы. Но тут…
– В королевском приказе действительно ничего не сказано о том, что королеве запрещено сочинять, – остановила словоохотливого лекаря мать-настоятельница. – Пусть пишет что пожелает. Если в этом не будет греха, а она поправится, я готова испробовать это средство.
С этого дня Энгебурга бесплатно получала от матери-настоятельницы свечи и все что нужно для занятия сочинительством. Поначалу это, конечно, удивляло не привыкшую к подаркам судьбы узницу, но потом она втянулась, и вот уже довольный своим изобретением лекарь наблюдал, как королева усердно кропает что-то, примостившись у окна в своей келье или за столом в библиотеке.
Не желая каким-либо образом мешать ей, господин де Нарви какое-то время не спрашивал о написанном, удовлетворяясь тем, что к его пациентке возвращается аппетит и приятный цвет лица. Через неделю он самолично вывел ее прогуляться по саду, что доставило Ее Величеству несказанное удовольствие.
При виде поднявшейся со смертного одра королевы монахини кланялись ей или, вставая на колени, просили прощения и благословения. Все старались как-то задобрить чахнувшую недавно по их вине Энгебургу. Кто-то нес ей только испеченные пирожки с яйцом и луком, кто-то брался истопить баньку.
Глава 39
Несущая в себе лилию
В это время ко двору Филиппа II явился папский легат с новым требованием восстановить в правах проживающую в монастыре Сизуин королеву.
Молва донесла эти слухи до Турнэ, так что последняя послушница в Сизуине знала о том, что не за горами тот день, когда опальная королева снова взойдет на престол, и никто не хотел теперь с ней ссориться. Тем не менее это не помешало матери настоятельнице велеть одной из послушниц втайне от Энгебурги и ее девушек проникнуть в покои королевы и переписать несколько написанных королевой текстов, чтобы затем отослать их господину Мишле.
Прочитав первую же страницу присланной копии, господин Хранитель королевской печати пришел в невероятный восторг, так как теперь наконец-то у него появилось реальное оружие против королевы – возможность сослаться на ее безумие. Этого было бы достаточно, для того чтобы папа наконец сменил гнев на милость и перестал угрожать Франции интердиктом
[13]
.
В королевских покоях сочинения королевы Энгебурги рассматривались учеными мужьями и прославленными медиками, которые качали головами и прищелкивали языками, вчитываясь в строки странной рукописи.
– Ваша августейшая супруга, – начал было ученый теолог, прибывший из Меца специально для консультации по поводу написанного Энгебургой. Он закашлялся, поняв, что допустил грубейшую ошибку, виновато глядя на короля. – Я хотел сказать, что согласно разбираемому тексту получается, что бывшая королева вообразила, будто в груди ее растет лилия. Занятно. Более чем занятно.
– Не просто лилия, а лилия, несущая свет, – уточнил ученый схоласт, аккуратно беря текст своими крючковатыми, похожими на птичьи пальцами. – Вот, смотрите.
– А нельзя ли прочитать все вслух? – поинтересовалась наблюдавшая за учеными королева Агнесс. Ей надоело сидеть сложа руки и улыбаться присутствующим точно она не королева, а разодетая тряпичная кукла.
– Ваше Величество желает, чтобы мы прочли это вслух для всех? – поднял на нее подслеповатые глазки теолог.
– Ну да. Если, конечно, в написанном нет ничего неприличного для нашего слуха, – вежливо ответила ему королева. – На моей половине постоянно ведутся чтения, так как почти все фрейлины и придворные дамы сочиняют песни или небольшие истории. Да и я сама… – она сделала вид, будто смущается, закрываясь расшитым золотом платком.
– Ее Величество совершенно права. Мы разбираем документ, который читали всего четыре человека, и хотим при этом составить единое мнение. – Король вальяжно расположился на троне, поглаживая плечо Агнесс. – Знаешь что, милая, а не пригласить ли сюда твоих дам, трубадуров и всех рыцарей, о которых ты доподлинно знаешь, что они имеют склонность к сочинительству? Так мы, пожалуй, быстрее разберемся с присланными из монастыря бумагами.
Лучезарно улыбнувшись своему повелителю и королю, Агнесс сразу же отдала распоряжение собрать всех, кто только в этот момент находился во дворце. Устроить чтение на половине короля и блеснуть остроумием в присутствии государственных мужей показалось Агнесс фон Меран замечательной идеей. Она бросила полный нежности взгляд на Филиппа, и тот ответил ей тем же. Все восемнадцать месяцев совместной жизни прошли для Агнесс и ее мужа как золотой век любви. Они прекрасно понимали друг друга, всегда зная заранее, что на уме у любимого, и стараясь потворствовать желаниям друг друга. Со стороны казалось, что они созданы друг для друга.
Наконец, когда придворные трубадуры и дамы были в сборе, король передал бумагу Агнесс, настаивая, чтобы та сама выбрала наилучшего чтеца.
Польщенная оказанной ей честью королева бегло проглядела написанное и передала текст своей второй фрейлине, госпоже Француазе ля Мирсье, объясняя выбор тем, что раз текст писан женщиной, то и воспринимать его будет легче, если он будет читаться женским голосом. Кроме того, дама ля Мирсье обладала громким, выразительным и приятным тембром, который прекрасно сочетался практически со всеми струнными музыкальными инструментами, так что для большего эффекта королева могла попросить одного из придворных музыкантов тихо аккомпанировать чтице, что, несомненно, удвоило бы удовольствие от представления.
