– Этого не может быть! – воскликнул он – и оказался в корзине. Плавно поплыл над борковским лугом.
Небывалая, неземная тишина окружила его, даже щебета птиц не было слышно. Они озабоченно пролетали мимо, уже не дразнили своим превосходством. Их сложные пируэты не привлекали больше его внимания, как и бездонная небесная высь. Пережив за несколько секунд восторг полета, он любовался землей. С небесной высоты она казалась прекрасной и загадочной. Изменили цвет и форму луга, поля, огороды, кущи деревьев. Исчезли из поля зрения разные свалки и безобразные развалины. Все строения сделались игрушечно-прекрасными. Снизу иногда долетали звуки голосов людей и животных. Они были отчетливо слышны, как на большой воде, и не составляли шума. Небесная тишина отметала, подавляла их. С одним лишь звуком уживалась она – с шипением горящего под шаром огня. «Так, наверное, шипел Змей Горыныч, когда летел, извергая пламя», – подумал волонтер и тут только заметил двоих молодцев, управляющих шаром. Они же не замечали его и продолжали говорить между собой по-немецки. Волонтер давно не упражнялся в этом языке, но все-таки разобрал: один молодец – русский, для другого немецкий – тоже не родной язык, но знают оба его неплохо, чтобы вполне сносно объясняться. Говорили они о шарах и о Рязани (так иноземцы упорно называли всегда Переяславль), волонтер прислушался. Уловил же он вот что.
В Рязани проводится первый международный фестиваль воздушных шаров «Небо России». Поскольку воздухоплаватели мира признали ее местом, где впервые человеком, то есть подьячим Крякутным, был совершен полет на воздушном шаре. Факт этот не имеет веского документального подтверждения, но более двух веков живет легенда об этом полете. Ей верят не только в Рязани и в России, но и во многих других странах. Что касается французов братьев Жака Этьена и Жозефа Мишеля Монгольфье, то они свой шар, монгольфьер, соорудили на пятьдесят два года позже Крякутного и поднимались в небо не сами. Экипаж их шара состоял из петуха, барана и утки. После приземления барану было присвоено почетное звание «Монт-о-съель», что значит «поднимавшийся в небо». Первые воздухоплаватели – это французы Пилатр де Розье и маркиз д’Арланд. 21 ноября 1783 года они пролетели девять километров за двадцать минут и привели в такой восторг своих зрителей, что те разорвали на куски сюртук Розье, чтобы сохранить лоскутки на память о знаменательном событии.
– А почему в вашем городе нет памятника Крякутному, – удивился иностранец, – существует же памятник легендарному герою Тилю Уленшпигелю?
– Какой памятник? Крякутного из города выпроводили! – вскричал волонтер – и проснулся.
Повозка приближалась к очередной ямской станции. Впряжена в нее была уже пара сильных, резвых лошадей. Давно вернулась домой медлительная, смирная Пегашка. Не раз сменились в упряжи ямские лошади.
Уменьшилось почему-то количество стражей. Всего трое их осталось, и строгости у охраны поубавилось. С интересом слушали они на этом ночном привале рассказ волонтера о своем странном сне. Сами ни словом о нем не обмолвились, а подьячему говорить не запретили.
Подьячий расчувствовался, прослезился, заявил, что волонтер видел самый настоящий вещий сон. Все так и будет: расцветят воздушные шары небо над Переяславлем да и над другими городами России. Что касается какого-то там памятника, сказал он, то зачем они вообще нужны? Лучшим памятником человеку будут его дела. И если когда-то нынешний день войдет в легенду, так выше такой награды ничего не может быть, и он готов ради этого и на колу посидеть.
– Ты сказал, огонь горел под отверстием в шаре, а что же его питало?
Вот тут-то и напали на них разбойники.
Были они, как все разбойники, дюжими парнями, в зеленой прочной одежде, вооруженные до зубов, с крепкими шеями и черными дырявыми чулками на лицах. Орали, как все разбойники.
Волонтер пару раз вмазал связанными руками по грязным чулкам-маскам. На него навалились, но бить не стали, связали, затолкали в мешок. Завалили в какую-то кибитку и повезли. Везли одного, без подьячего трое суток. Кормили, поили, с ним не разговаривали. Между собой говорили на каком-то неизвестном волонтеру языке. Он решил – на тарабарском. Русские разбойники другого не знали.
Наконец приехали. Внесли на второй или третий этаж какого-то дома. Подле него был пруд или река: пахло водяными растениями, негромко плескалась в воде какая-то птица. Через мешок ничего не было видно.
Ему отвели вполне приличную комнату. Освободили от мешка и веревок. Стража осталась за дверями: окно защищала надежная решетка.
Люди в чулках-масках принесли ужин. Кровать была уже постелена. Под нею стоял «предмет», каким сам он сроду не пользовался. Проворочался почти всю ночь. Утром один человек в маске принес кувшин и таз для умывания. Без смущения забрал «предмет». Другой человек заставил весь стол снедью.
Глава XXIII
Свидание с императрицей
Волонтер только принялся завтракать, как трапезу прервала женщина лет сорока. На особ такого возраста он давно не обращал внимания. К этой же внимательно пригляделся: обстоятельства вынуждали. Стал он то ли пленником, то ли гостем в чьем-то доме и очень хотел знать, в чьем. Вид у вошедшей женщины был необычным. Очень маленькая, однако хорошо сложенная – не карлица, недурная лицом, она была наряжена с нарочитой нелепостью. К голубой юбке из дорогого атласа приторочены разноцветные, разновеликие заплаты из старого тряпья. Декольте прикрывала косынка, выкроенная из конопляного мешка. Но эта дерюга украшена ажурной вышивкой и брошью в виде бабочки. И здесь не обошлось без изъяна: на одном крылышке недоставало бирюзы. Не хватало страусовых перьев в некогда роскошном веере. Их бесстыдно заменяли куриные. Столь смехотворный наряд да и сажа на щеке не могли принадлежать хозяйке далеко не бедного дома, да и вообще – даме, потому волонтер не встал. Продолжал уминать пирог с осетриной.
Женщина бесцеремонно прошла к столу, согнала с него веером мух, тогда только заговорила, по-русски:
– Наелся, гостенек?
– Нет, нет! – волонтер прикрыл руками блюдо с бараньим боком – вдруг да из-под носа утащит. Умение такое у слуг и служанок в крови. Лишаться чего-либо на столе ему не хотелось. Еда была отменная, изысканная, какой он многие годы не то что не едал – не видывал. И сервировка не уступала ей: блюда и тарелки саксонского фарфора, бокалы и штофы богемского стекла, испанское серебро. И какое серебро! Не в бараний бы бок вилочкой серебряной тыкать – любоваться бы ею, любоваться… в кармане держать безделушкой.
– Ты ешь, ешь! – разрешила женщина и по-хозяйски уселась напротив. – Я подожду.
А ему кусок перестал лезть в горло: кто она, эта чуднáя особа, зачем явилась, не посуду же собирать, не приглядывать за ним, чтобы он и в самом деле драгоценную вилку в карман не положил? Она улыбалась ему, как давнему знакомому, навестившему после долгой разлуки, пыталась вести кокетливый разговор веером. Веер с трудом раскрывался и не желал закрываться. Волонтер языку нежных знаков не внимал. Игра ей надоела, она сказала грубо:
