Она вдруг засмеялась, предположила:
– В рот воды набрал, думм бер, потому что тебе по чину с Ее Величеством разговаривать не положено? Так это препятствие мы сейчас устраним. Указ вышел: Ее Величество имеет право лично производить солдат в офицеры. Так что целуйте руку, ваше благородие господин поручик.
Он кое-как сумел управиться со своими чувствами: ведь никогда прежде не удостаивался такой чести. Смиренно приклонил колено, прикоснулся губами к неожиданно холодным пальцам как благодарный, верный подданный.
– Благодарю покорно, Ваше Императорское величество.
– А теперь говори, какой награды желаешь: поручение мое ты выполнил более чем успешно.
– Освободите и наградите, Ваше Величество, подьячего Ефима Крякутного.
– Крякутного? Это того, что ли, кто средства свои немалые на ветер пустил?
Императрица встала. Красиво, округло сцепила над головой руки, изобразила шар, легко, непринужденно закружилась по горнице. Не напрасно ее учили танцам. И не казалась она тучной, нелепой в своем порыве. Кружилась, изгибалась большая, статная женщина тридцати восьми лет, которой пришла охота немного размяться.
– Не протирай штаны, думм бер, чай, они у тебя единственные.
Он поднялся, вытянулся по стойке «смирно». Императрица остановилась подле него, близко-близко. «Пытку в застенках Тайной канцелярии мне было бы вынести легче», – подумал он.
– Ты, наверное, оговорился и просишь помиловать этого самого Крякутного? До тебя несколько человек просили его колесовать, посадить на кол или самое малое – бить кнутом нещадно. А мне самой, признаться, его дерзкий эксперимент понравился. Да, да! Я, было, загорелась деньги дать на его повторение. Да, спасибо, один умный и очень осторожный человек остановил.
Преждевременное это дело, сказал. Не доросли еще россияне до того, чтобы летать, сказал. Нам пока лошадей разводить надо. А то, как возьмутся все в государстве деньги на забаву переводить, вздумают по воздуху передвигаться, Россия наша прахом пойдет. Ты не представляешь, Стахий, какие нам траты предстоят, какие заботы и трудности. Города по-новому строить надо, хотя бы столицы. Ты-то побыл в Европе, знаешь, как там люди живут. Ладожский канал заканчивать надо? Надо. Камчатскую экспедицию продолжить необходимо. А какие средства на военные действия потратить придется в ближайшее время! Уж двух-то войн, с Польшей и Турцией, нам не избежать.
Волонтер понял: убеждает императрица не столько его, сколько себя, приводит при этом доводы «умного человека» Бирона. И стало ему спокойно за нее: не одинока она ни в государственной жизни, ни в женской своей доле. Есть с кем ей посоветоваться, есть, кому ее приласкать. Вот только как утешитель этот надоумил ее с подьячим поступить? Неужели бы Анна в пляс пустилась, ежели бы?..
– Крякутного твоего я наказала по-своему, за то, что он преждевременный человек. Выслала из Рязанской губернии на Север. – Она улыбнулась лукаво и помолчала. – Отправила нынче утром в Московскую губернию.
Там была у меня хорошенькая деревенька, лес кругом, речка. Теперь Крякутной владеть ею будет. Велела только ее в Фурцевку переименовать. Деревенские этого слова не знают, не обидятся, а память на века останется.
Она вдруг положила руки ему на предплечья, спросила тихо:
– А для себя ты чего желаешь?
– Отпустите меня, Ваше Величество…
Она отпрянула. Обида и боль отразились на ее лице.
И увидев это, волонтер поспешно добавил:
– В морскую экспедицию, открывать новые земли во славу Вашему Величеству.
– Бежишь. Ну что ж, будь по-твоему. Отправишься с капитаном-командором Берингом на Камчатку. Едва ли нам доведется еще когда-нибудь свидеться, а потому спрошу сейчас. Любил ли ты меня, Стахий?
«И сейчас люблю больше жизни», – должен был сказать он, но сказал лишь:
– Больше жизни…
Она сделала всего полшага и – обняла его. Уткнулась лицом ему в плечо. Красный платок сполз ей на спину. Открыл темно-русые локоны. Они были чуть влажными на затылке. Бормотала, плача:
– Все могло быть не так.
Совсем, совсем не так.
