Илиандр отшагнул в сторону, уступая место стражникам, которые уже выводили из храма пятерых арестантов. Все они бренчали кандалами, и всем им на головы были надеты мешки.
Баррелий хмыкнул. В последней мере предосторожности не было смысла, ведь сбежать из-под стражи закованным в цепи преступникам все равно не удалось бы. Все это делалось опять же для усиления интриги и пущей театральности, в чем курсоры являлись знатоками. И хоть в толпе было много ненавистников Капитула, сама толпа обожала устраиваемые им представления. Особенно когда они сопровождались чудесами и такими драматическими поворотами.
Что ж, сегодня главный «лицедей» Дорхейвена Илиандр тоже никого не разочаровал. Включая одного из самых ярых своих ненавистников – Баррелия ван Бьера!
Когда с голов арестантов сдернули мешки, народ в изумлении ахнул, а кригариец озадаченно нахмурился. Много кого он был готов сейчас увидеть, но только не оставшихся членов Торгового совета. Тех, что не присутствовали вчера в гостях у Гилберта-старшего. Но которых Капитул тем не менее счел главными виновниками его гибели!
Толпа взорвалась криками негодования. Немного же ей понадобилось времени, чтобы возненавидеть тех, кого она буквально только что считала самыми уважаемыми гражданами города. Илиандр утверждал, что у него есть неопровержимые доказательства вины этих людей. Но толпе, похоже, было достаточно того, что он показал на них пальцем и объявил их убийцами.
Во всех краях, где побывал кригариец, толпа вела себя одинаково. И Дорхейвен не являлся исключением из данного правила. С той лишь разницей, что монаху еще не доводилось быть свидетелем того, как курсоры публично обвиняли в заговоре и убийстве верховных правителей города. Причем сразу пятерых.
– Негодяи! Где вы прячете Шона – сына гранд-канцлера? – громко вопросил у арестантов Илиандр. – Отвечайте, куда вы увезли несчастное дитя и что собирались с ним делать? И жив ли Шон до сих пор? Именем Громовержца, говорите и облегчите свою участь! Или же молчите и ужесточите себе наказание!
Даже если эти пятеро и впрямь были виновны – в чем ван Бьер очень сомневался, – на такой вопрос они уж точно не знали ответа. Вместо этого они взялись наперебой оправдываться, заявляя, что непричастны ни к чьей смерти. И что они не нанимали никаких убийц. И вообще они стали жертвами чудовищной ошибки, поскольку у них не было причин совершать вчерашнее злодеяние.
Само собой, их слова не убедили главного курсора. Который, задав им еще ряд вопросов и не получив желаемых ответов, приказал в конце концов отправить заговорщиков в Судейскую башню. Где им и предстояло дожидаться справедливого суда. И суд этот, по словам Илиандра, должен был состояться очень скоро, поскольку для него было собрано достаточно улик.
– Никогда еще Дорхейвен не постигала столь тяжкая утрата! – вновь обратился к толпе Илиандр, наблюдая вместе с нею, как стражники, вернув арестантам на головы мешки, уводят их с площади. – Всего за одну ночь мы лишились не только гранд-канцлера, но и десятерых из двенадцати членов Торгового совета! Немыслимая, вопиющая, ни с чем не сопоставимая трагедия!.. Однако Капитул Громовержца клянется вам: мы не допустим в Дорхейвене хаоса и безвластия! С этого момента мы берем на себя управление городом! Разумеется, временно! До тех пор, пока не будут избраны новые члены Торгового совета! А поскольку его оставшиеся члены – сир Симон де Лораш и сир Геномо Эривал, – не могут вдвоем составить кворум, нужный для принятия новых законов и указов, Капитул поручает им другую, не менее ответственную работу – подготовку ко внеочередным выборам в Торговый совет! Но выборы состояться лишь после того, как мы проведем публичный суд над убийцами гранд-канцлера Гилберта и воздадим им по заслугам! Капитул говорит: да будет так! И да пусть Громовержец благословит нас на этот вынужденный и скорбный, но священный труд!..
Разумеется, Громовержец не отказал Илиандру в его просьбе. И его блитц-жезл вновь затрещал и заискрился божественной силой. Что опять привело толпу в благоговейный восторг. Еще бы! Много кто в городе испытал в это горестное утро страх, опасаясь насилия и беспорядков. Но теперь, когда Капитул устранил угрозу и поклялся, что не допустит хаоса и безвластья, а Громовержец подписался под его клятвой молниями, дорхейвенцы испытали немалое облечение. И потому их лица излучали сейчас полное счастье и благодарность.
Кригариец внимательно следил не только за выступлением Илиандра, но и за толпой. Это было необходимо, поскольку в ней могли обнаружиться знакомые ему, слуги гранд-канцлера. Те счастливчики, что пережили резню, сбежав из дворца до того, как нарвались на бахорские ножи. Баррелию не хотелось бы встречаться с ними, ведь курсоры, небось, уже допросили кое-кого из них. И кто-то из них явно сообщил курсорам, что в эту ночь во дворце присутствовал еще и кригариец. Пьяный кригариец, если быть точным. А поскольку труп монаха, как и труп Гилберта-младшего, тоже не нашли, это могло навести заклинателей молний на серьезные подозрения.
Опасаясь, как бы на него не указали пальцем и не заорали «Держи заговорщика!», ван Бьер начал проталкиваться к краю площади.
Пряча нарочито испачканное сажей лицо под капюшоном, он почти выбрался из толпы, когда его взор наткнулся-таки на кое-кого знакомого.
Но не на того, кого он ожидал здесь встретить.
Нет, это был не слуга из дворца градоправителя. И не служанка. В тени здания – одного из тех, что возвышались вокруг площади, – стояли два канафирца, мужчина и женщина. Мужчина выглядел старше, но его Баррелий не знал. Зато женщину, которой было лет двадцать или чуть больше, монаху уже доводилось видеть. Но не в Дорхейвене, а за его пределами. И не только видеть, но и дотянуться до нее острием меча. Тогда, когда она хотела нанизать его на свое копье.
Как там, бишь, называл ее гранд-канцлер?
Канафирская Бестия – так вроде бы.
Что ж, она и впрямь была храброй, не сказать самоуверенной особой. Полагая, что стражники не опознают ее среди сотен других канафирцев, Бестия даже не скрывала свое лицо под накидкой. Но хоть Баррелий и любил сетовать на свою дырявую память, на самом деле она его пока не подводила. И он знал, что не ошибся. К тому же было заметно, как болезненно морщится Бестия, когда шевелит правой рукой. Той, под которой кригариец оставил ей порез. Вернее, она старалась вообще не шевелить рукой, но ей не всегда это удавалось. Потому что она была канафиркой. Ну а сей горячий народ не может обойтись в разговоре без жестикуляции.
Замызганных оринландцев в толпе было во много раз больше, чем канафирцев. Поэтому заметить в ней монаха было для Бестии сложнее, чем монаху Бестию. Решив поначалу обойти ее стороной, он, однако, поразмыслил и в итоге передумал. После чего, встав поодаль так, чтобы быть для этой парочки незаметным, стал дожидаться, когда она уйдет с площади. Что должно было случиться раньше, чем главный курсор закончит выступление, ведь не зря же Бестия и ее спутник не углубились в толпу, а топтались с краю.
Так и случилось.
Не дожидаясь заключительной молитвы, канафирцы, не выходя из тени, проследовали к ближайшей уходящей с площади улочке. Помимо них туда же двинулись еще несколько человек, и на примкнувшего к ним Баррелия никто по-прежнему не обращал внимания.
