– Железное. Острое. То, что поможет тебе отбиться от врагов, которых у тебя сегодня так много, что я тебе даже отчасти завидую, – уточнил Пивной Бочонок. – То есть ты бегаешь от них уже больше суток, но до сих пор так и не разжился оружием?
– Выходит, что так. – Я потупил взор.
– И как ты собираешься себя защищать? Ведь твои-то враги, небось, вооружены до зубов.
«А какого тогда Гнома ты мне нужен?!» – хотел огрызнуться я, но сдержался.
– Наверное, вооружены, – обреченно согласился я вместо этого.
– Большая Небесная Задница! – Ван Бьер всплеснул руками. – И почему ты мне раньше не сказал, что решил покончить жизнь самоубийством! Зачем я заставляю тебя обливаться холодной водой и катать тележку? Может, мне просто помочь тебе расстаться с жизнью, раз такое дело? Быстро и безболезненно, дабы ты не мучился почем зря.
– А ты видел, что у меня нет оружия, и не дал мне даже самый старый и ржавый клинок из тех, что у тебя есть! – Мне надоело сносить упреки, и я пошел в контратаку.
– Так ведь ты меня об этом не просил! – Сделал большие удивленные глаза кригариец. – А раз не просил, откуда я мог заподозрить, что ты безоружен! В мире, где я живу, и теперь живешь ты, все носят оружие. В том числе дети. Здесь никому не придет в голову отправляться в путь с голыми руками. У нас даже в сортир выходят с одним кинжалом за пазухой, а другим – за голенищем!.. И еще: не возводи на меня напраслину – я не держу у себя старых и ржавых клинков!
Не знаю, издевался он надо мной или нет. Больше походило на первое. Но поскольку я все равно не мог его переспорить, то был вынужден лишь скрипеть от досады зубами и кивать в ответ.
– Ну да ладно, дело прошлое, сейчас мы все уладим, – махнул рукой Баррелий. – Иди покопайся в тележке и выбери себе что-нибудь. Только не трогай лук и арбалет – они пока не для твоих хилых ручонок. И впредь договоримся так: чтобы я больше никогда не видел тебя без оружия. Ни одного мгновения. Ты тащишь тележку – оно при тебе. Ты ешь – оно лежит рядом. Ты садишься в кустиках гадить – оно у тебя под мышкой. Ты переводишь дух – опираешься на него. Ты спишь в обнимку с ним и на твоих ладонях – мозоли от его рукояти. И когда я скомандую тебе «Оружие к бою!» – а скомандовать это я могу в любое время дня и ночи, – и оружие не появится у тебя в руках сей же момент, ты будешь наказан. Десятью… нет – двадцатью ударами палкой по спине. Настоящими ударами, безо всяких поблажек… Ну что, уяснил или надо повторить?
– Да, уяснил! – пробурчал я, прикидывая в уме, как сильно отличаются «настоящие удары» от тех учебных, с которыми моя спина и прочие части тела были уже знакомы. После чего указал на тележку и на всякий случай уточнил: – Что, и правда можно?
В ответ ван Бьер изобразил великодушный жест, приглашая меня наведаться в свои оружейные «закрома».
Выбирать там действительно было из чего. И ни на одном клинке не наблюдалось даже налета ржавчины. Правда, весило то оружие столько, что взмахни я им изо всех сил, оно вылетело бы у меня из рук. Таскать такое при себе денно и нощно обещало стать для меня той еще пыткой. Поэтому я, удрученно посопев, расстался с еще одной мечтой романтического детства – желанием владеть двуручным мечом, как Геленкур Сокрушитель. И достал из тележки более скромное, зато менее громоздкое оружие – эфимский меч. Такой же, какому отдавал предпочтение сам Баррелий, и каких у него в запасе имелось целых три.
– Отличный выбор! – в кои-то веки похвалил меня ван Бьер и, кажется, даже не в шутку. – Одобряю твой вкус, парень. Меч легендарной эфимской пехоты – пожалуй, лучший из тех, что были когда-либо выкованы в мире. В умелых руках его хорошо отточенный клинок четырехгранного сечения пробивает легкие доспехи. И, несмотря на свой малый размер, имеет достаточный вес, чтобы перерубать человеческие кости. Многим, правда, не нравится длина «эфимца». Например, островитянам, что привыкли меряться длиною своего оружия и своих членов. Но так считают лишь те, кто боится приближаться к противнику ближе, чем на три шага. Зато те, кто не любит бестолковые танцы с оружием и звон металла, предпочитая вести с врагом короткий разговор на короткой дистанции, знают истинную цену такого меча… А теперь иди и положи его на место – не дорос ты пока до него. Выбери что-нибудь попроще. И не забудь про нож. Можешь взять самый маленький – но только не посей его…
В общем, когда мы снова двинулись в путь, на поясе у меня висел в ножнах обычный солдатский мизерикорд – такой, который мне, если что, будет не жалко потерять. А в руках я нес палаш вейсарских кондотьеров – грубоватый и более длинный, чем «эфимец», однако при этом и более легкий. Почему в руках, а не на перевязи в ножнах? Так приказал ван Бьер. Он разрешил мне носить оружие на поясе или за спиной лишь тогда, когда я буду занят работой. В остальное же время, я должен был держать его в руках, когда бодрствую, под боком – когда сплю, и под мышкой, когда справляю нужду. Только так, а не иначе, если, конечно, я не хочу быть огретым палкой.
Пользу от этой странной, на первый взгляд, прихоти кригарийца я оценил довольно скоро.
Само собой, что для ребенка являлось неинтересно просто таскать с собой меч, с которым ему вдобавок нельзя было расставаться. И, пока мы шли по лесной дороге, я то и дело рубил палашом кусты и папоротники. Или же крутил его в руках, нанося удары по воздуху. На что снова впрягшийся в тележку монах не возражал, хотя, наверное, мое дуракаваляние ему не нравилось. Но явно не так, как не нравилась мне моя повинность. Уже в первый день меч надоел мне так, что я был готов с радостью зашвырнуть его в придорожные кусты. Но спустя сутки он больше не казался мне неудобным. Спустя еще пару дней, когда мы шагали за одним из идущих через Промонторию караваном, я нес палаш и почти не обращал на него внимания. А на пятый день нашего путешествия на восток я наконец-то испачкал его первой кровью.
Нет, она была не человеческая, а всего лишь змеиная. Жирная гадюка, которые в Промонтории достигают в длину пары шагов и могут убить одним укусом лошадь, неожиданно выползла из-под придорожного камня, возле которого я остановился помочиться. Выползла и зашипела, давая понять, что мне здесь не рады. Не знаю, собиралась она меня кусать или нет, но испугался я не на шутку. А, испугавшись, заорал и выхватил из ножен палаш, который, следуя правилу кригарийца, в это время держал под мышкой.
Я даже толком не сообразил, с чего вдруг меня угораздило обнажить клинок, а не броситься наутек. Но убегать от гадюки с мечом в руке на виду у ван Бьера и сидевших возле нашего костра охранников каравана показалось мне плохой идеей. Многие из них и так посмеивались надо мной – к счастью, беззлобно. А после столь постыдного бегства насмешек стало бы еще больше. Поэтому я не придумал ничего лучше, как вскочить на камень – благо, тот был невысоким, – и рубануть змею сверху несколько раз, прежде чем она вползла туда же следом за мной.
Это, конечно, не спасло меня от насмешек, но все они так и остались дружескими. Скучающие караванщики долго смеялись над моей «героической битвой с драконом», но стыдиться перед ними мне было не за что. Тем более, после того, как один из них одобрительно похлопал меня по плечу, другой угостил яблоком, а третий насыпал мне в ладонь целую горсть тыквенных семечек.
