– А у наркомана «ломка» начинается, если он вовремя наркотик не примет.
– Чего начинается? – удивились друзья.
– Кости ломает, суставы выкручивает, слабость страшная, из носа течёт, будто из крана. Болели когда-нибудь гриппом?
– Ну да…
– Вот представьте себе самую тяжёлую форму. А вдобавок, к гриппу прибавьте пищевое отравление…
– Это когда высокая температура, невыносимо живот болит и от туалета боишься отойти? – смущаясь, уточнил Шурка.
– Именно, – подтвердил лейтенант. – А ещё постоянная тошнота, рвота. Теперь всё это умножьте на пять, и получится абстинентный синдром или «ломка» на наркоманском жаргоне.
– Жуть, – представил картину впечатлительный Шурка. – Так и рехнуться можно.
– Ёлки-палки! – возмутился Лера. – Да эти наркотики надо вообще уничтожить, чтобы их никогда не было.
– Вот мы и стараемся, – усмехнулся лейтенант.
За разговорами незаметно добрались до санатория. Неподалёку от ворот Молодец остановил джип и обернулся к друзьям.
– Приехали, – объявил он. – Дальше – вы сами. Только никому ни слова о том, что видели и слышали. Спросят, скажете: заблудились и всё. А за корову не беспокойтесь, отдадим в надёжные руки.
– Можно старушке, которая нас сыром угощала, – предложил Шурка. – Она добрая, она Машку не обидит.
– Так и сделаем, – одобрил лейтенант. – Как её зовут?
Только тут друзья вспомнили, что не знают ни имени, ни, тем более, фамилии бабушки-пастушки.
– Ладно, – успокоил их Молодец, – достаточно того, как она выглядит и где коз пасёт.
На прощание лейтенант пожал им руки.
– Просьбы и пожелания ещё будут?
Лера вдруг смутился.
– Извините, – сказал он тихо, – а что вам поручик Молодец написал?
– Да так, – растерялся лейтенант, – семейное. Хотя…
И он достал письмо.
– Вот в этом месте, – указал он.
– Mon cher ami! – с трудом разбирая слова, прочитал Лера. – Империя Российская велика и богата. Способна она прокормить и защитить всяк живущего в ней. И посему надобно неустанно печься о сохранении и приумножении каждой частички её. Ибо, если рухнет сие великолепное здание, то миллионы погибнут под обломками, миллионы осиротеют и обратятся в рабов…
– Всё, – отобрал письмо лейтенант, – дальше сугубо личное.
– А вы и вправду его внук? – спросил Шурка.
– А как его звали? – спросил Лера.
– Фёдор Петрович, – ответил лейтенант. – Легендарная личность. Гроза всех контрабандистов. Только он мне не дедушка. Я ему прихожусь, – тут он стал загибать пальцы: пра, пра, пра, пра…
– Четырежды правнук! – ахнули мальчишки.
Санаторий встретил юных скалолазов страшным переполохом. Пантелеймон Юрьевич с бледным лицом и упаковкой валидола в руке сидел на лавочке, а вокруг него сгрудились оба класса.
– Ну, всё, – приуныл Шурка, – теперь нас больше никуда не возьмут.
Тотчас выяснилось, что отсутствие друзей никто не заметил. Одноклассники таким образом уложили одежду под их одеялами, что получилось, будто Шурка и Лера спят, накрывшись с головой. Пантелеймон Юрьевич, пересчитывая учеников после отбоя, подвоха не заметил.
Причиной треволнений оказалась шахматная партия между школьным биологом и главным поваром санатория. Начатая ещё вчера, она длилась с утра до полуночи, пока игроки не стали засыпать за шахматной доской. Играли по всем гроссмейстерским правилам. На ночь доску с расставленными на ней фигурами заперли на кухне. С утра партия продолжилась. Зрители, из числа отдыхающих, персонала и даже шофёров, привозивших из города продукты, разбились на два лагеря. Одни болели за местного повара, другие – за приезжего учителя. И вот в полдень второго дня на двадцать третьем ходу коварный повар объявил Пантелеймону Юрьевичу шах. От столь сокрушительного удара у бедного педагога едва не случился сердечный приступ.
Но об этих подробностях друзья узнали несколько позже. Теперь же в суматохе, они проскользнули на кухню и как-то удивительно быстро опорожнили по две тарелки холодного борща да умяли ещё полбуханки хлеба в придачу. Только через час, умывшись и переодевшись, они вернулись к шахматной лавочке, вооружённые букетиками несколько увядших, но всё ещё прекрасных синих цветов.
– Эдельвейсы! – ахнули Светочка с Ирочкой.
Но друзья не обратили на них никакого внимания и смело шагнули к Пантелеймону Юрьевичу.
– Вот, – улыбнулся Шурка и, не зная, что сказать далее, воинственно тряхнул букетиком.
– Ага, – просиял из-за его плеча правым, не подбитым, глазом Лера и тряхнул своим.
Увидев подснежники, биолог растаял.
– Альпийские?
– Предгорные, – не задумываясь, соврал Лера. – Не выдавать же военную тайну?! – Там козы пасутся.
– И коровы, – добавил Шурка.
– И кони, – заключил Пантелеймон Юрьевич и внимательно посмотрел на шахматную доску.
– Ну-ка, ну-ка, – отдал он букетики Светочке с Ирочкой, а сам склонился над фигурами.
Подружки от такого подарка засветились, словно лампочки, и стали на самом деле походить на сказочных принцесс. Правда, друзья, обескураженные неожиданным поворотом событий, этого не заметили. Но тут Светочка шагнула к Шурке и чмокнула его в щёку.
– За что? – обиделся он.
Пока Лера наблюдал за этим невероятным событием, к нему с другой стороны подошла Ирочка и тоже поцеловала.
Ближе к вечеру по санаторию пронеслась весть, что Пантелеймон Юрьевич ушёл «из-под шаха» и уж сам развернул наступление по всему шахматному фронту…
Зимние каникулы пролетели стремительно, и однажды утром оба класса во главе с учителем биологии загрузились всё в тот же автобус.
– Теперь эту скалу можно запросто назвать Ай-Лерка, – заявил Шурка, когда они проезжали под канатной дорогой.
– Чего это вдруг? – покосился на него Лера. – Ай-Шурка тоже неплохо звучит.
– А кто придумал за эдельвейсами лезть? – прищурился Шурка.
– Полчасика – туда, полчасика – обратно, – передразнил он. – А ползали больше суток.
Мальчишки бы ещё долго спорили – дорога дальняя, но тут автобус притормозил у поворота. Неподалёку на лужайке паслось стадо коз, а среди них – рыжая корова.
– Стойте! – побежал к водителю Шурка. – Мне выйти надо!
Оба класса грохнули от смеха, а Шурка, едва автобус остановился, спрыгнул на обочину и бросился назад. Вышедший за ним Пантелеймон Юрьевич только руками развёл, увидев, как Шурка полез с объятиями и поцелуями к корове на лугу. Но больше всего поразило биолога то, что неизвестная корова при этом стояла, не шелохнувшись, покорно склонив свою рогатую голову.
