Едва они стянули пострадавшего, а тот в свою очередь подтянул штаны, в калитку вбежало явление второе – Толик с Димкой. Братья хотели, было, поделиться впечатлениями, как возникло явление третье – грозная баба Дарка.
– Где мой дед?! – заорала она на всю улицу и тотчас его увидела.
– Ах, вы!.. – задохнулась старуха от возмущения и сменила тему: – Да я на вашу свинью в суд подам! Тоже телегенция нашлась! А еще детей по школам учить!
– Иди, Дарка! Иди! – замахал на нее Эдик, который, быстро оценив обстановку, смекнул, что хотя первое знакомство с убиенным было совсем не радостным, то продолжение может статься очень и очень приятным.
Глуховатая супруга поняла его махания по-своему. Ляснула в сердцах калиткой и навалилась на нее тяжелой грудью. Штакетник жалобно крякнул, но выдержал.
– Ах ты, старый козел, – вдохновенно повела она. – Ну, вернись до хаты, я тебе наваляю! Я тебя так пошлю, что ты на свинье туда не доскачешь!
– От етит твою в грушу! – разволновался тут Эдик и попытался вырвать из рук Петровича побойню.
Но тот орудие убийства держал крепко, и усилия деда остались без последствий.
– Так, ребята, – вмешался тут Пантелеймон, – давайте-ка без семейных драм.
Приобнял старика за плечи и задушевно шепнул: – Оставь, Эдик. Ну ее.
Устыдившись ли своей попытки совершить хулиганское действие пред лицом учителя или опять-таки вспомнив, чего полагается под свеженину, но дед окончательно успокоился. Супруга его – напротив. Злорадно ухмыляясь, налегла на калитку с новой силой. Драма, казалось, неминуема. Спас положение десятилетний пацан – внук Санька.
– Баба! Баба! – пронзительно заголосил он, вылетая из проема в заборе. – Там ихние Тошка с Белкой нашего Ваську грызут!
От такого известия баба Дарка взвилась над штакетником, взмахнула сапкой и, грозясь посадить всех без разбору, припустила по улице.
– Копец коту, – констатировал дед, похоже, уже свершившийся факт.
Разделка кабаньей туши заняла несколько суетливых часов. Все представлялись не по-праздничному суровы, хотя нет-нет, да и посмеивались украдкой, припоминая кое-какие виды. Один дед Эдик был всамделишно хмур и рассеян. Смотрел он чаще на забор, за которым время от времени шелестели тапочками по тротуару развеселые подружки бабы Дарки. А со стороны родного двора уж доносились крики самой бабы, сопровождаемые возмутительными взрывами смеха и даже истеричным визгом.
– Целое столпотворение устроила, тетеря глухая, – сокрушался вполголоса Эдик. – Хлебом ее не корми – дай язык почесать.
Остальные потому и прятали улыбки, что как-то неудобно было шутить над стариком, которому с бухты-барахты досталось на всю округу. Сдержанней всех оказалась тетя Надя. Когда, умывшись, мужчины расселись в садовой беседке, она торжественно выставила на стол дымящееся блюдо.
– Ешьте на здоровье, – ласково сказала тетя, адресуясь персонально к Эдику.
Дед растаял, а Пантелеймон скоренько разлил по стопочкам медицинского спирту из двадцатилитровой канистры.
– Давай, мужики, – поднял он стаканчик.
– Давай, – поддержал Петрович. – За кабанчика.
– За свеженину.
– Вилы ей вбок, – буркнул дед.
Гости лихо опрокинули чарки, ахнули и принялись вылавливать из миски огурцы. Один Эдик в расстройстве чувств не понял, что проглотил. Только крякнул по привычке и покрутил головой: – Хороша-а зараза.
Закусили. Помолчали. В сгущающейся сумеречной тишине все отчетливей и громче становился бабий гомон. Эдик с тоской посмотрел на канистру. Пока Петрович разливал по «чуть-чуть», хозяин решил развлечь старика разговором.
– Жара нынешним летом адова, – начал он.
– Точно, – сходу влез Петрович, пока Эдик задумчиво чесал затылок. – Жарковато. Кабанчика надо бы в холодильник. Не выдержит до утра.
– Постой, Петрович, я не о том, – нахмурился Пантелеймон и недвусмысленно показал глазами на деда, который внезапно стал усердно сморкаться в подол рубахи. – Я говорю, сгорит урожай. На зиму ни хрена не запасешь.
Петрович, умно глядя соседу в глаза, молча кивнул, мол, полный «понимайт». Эдик оторвался от подола, еще раз почесал в затылке и открыл, было, рот.
– Точно, – в самый последний момент всунулся Петрович. – Попалит все. И в погребе пусто, и с деньгами прокол. Если так и дальше пойдет, то труба рулю. Может, и мне кабанчика шандарахнуть?
– Тьфу ты! – совсем расстроился Пантелеймон.
– Нам в гараже третий месяц зарплату не дают, – как ни в чем не бывало разглагольствовал сосед.
– Однако! – вдруг весело воскликнул дед. – А нам с бабой пенсию аккурат на две недели задерживают. Ни на грамм больше.
– Слава райсобесу, – подмигнул Петрович, поднимая стопку.
– Слава Богу, – не согласился дед.
– Аминь, – поставил точку Димка.
Выпили. Дед Эдик пристукнул о стол пустой посудой и с явным удовольствием перекрестился.
– Хорошо пошла, – рассмеялся Петрович. – Поехали по новой.
Пока он скрупулезно цедил граммы, дядя ударился в рассуждения.
– Нет, ребятки, – говорил он, – жизнь прекрасна. А если б не та лысая оогония
[1]
, то никакой бы оогамии
[2]
у нас в помине не было…
Учитель ботаники продолжил речь, перемежая знакомые слова многочисленными научными терминами. Поэтому никто ничего не понял, но общее направление мысли уловили и дружно закивали, мол, так оно и есть. Все, кроме Толика, который, ввиду младых лет, попытался выяснить точный смысл сказанного.
– Учись, сынок, – только и сказал захмелевший папа Пантелеймон.
– Точно, подхватил Петрович, – а то пропадешь. Со мной, помню, на флоте было, на субмарине…
– Однако, – бесцеремонно перебил его разогретый спиртом Эдик и доверительно сообщил Толику: – Они тебе тут наговорят и про ого-какую самогонию, и про эту вот самую бля-марину. Спецы, одно слово!
