Потом появляется ощущение, будто тебя со всего размаха ударили в живот. Ты всем рассказала об аборте. В доме пусто. Твои друзья не снимают трубку. На полу в кухне ты находишь записку — наверное, ее сдуло с кухонной стойки сквозняком. Она от Эрика, слова написаны наскоро и бессмысленны. Похоже, твое зрение тебя подводит, потому что выхватывает только отдельные фрагменты: «Мне жаль… я не могу… прощай».
Он ушел от тебя.
Ты задергиваешь занавески, снимаешь телефонную трубку и заказываешь на дом ящик водки. Остаток вечера ты проводишь в попытке напиться, но вы знаете, как это бывает, когда напиться не получается? Есть такая ясность сознания, от которой все тело зудит и которая отказывается затуманиваться, сходить и отступать. Никаким количеством алкоголя не залить реальность того, что Эрик ушел от тебя. Он вода, пролитая в песок. Его нет.
Месяц беспробудного пьянства. Твое тело покрыто синяками. Язык шевелится, будто укутанный меховой шубой, а на полу перед дверью скопилась почта. Эта кипа писем просто лежит там, становясь с каждым днем все больше. В конце концов это начинает тебя раздражать, а раздражение — первый шаг к переменам. Ты осознаешь, что главная проблема с несчастьем в том, что в конце концов оно надоедает.
Что-то привлекает твое внимание, когда ты роешься в кипе старых газет. Это объявление о встрече участников двенадцатиступенчатой группы реабилитации в центре «Дзен» на озере Калхун. Ты как-то проезжала мимо этого центра — это маленький белый дом с садом камней перед ним. Непритязательный. Ты не знаешь, подпадаешь ли ты под категорию адкоголички или буддистки, но кому какое дело? По крайней мере ты можешь быть уверена, что не встретишь там никого из знакомых.
Первый раз, когда ты приходишь на задзен, — это пытка. Твое сознание скользит, перекатывается, как клубок пряжи, который невозможно размотать. Ты думаешь о всяких глупостях и непристойностях, о которых думать не должна, о минетах, о пироге с кокосовым кремом и о том, что тебе надо помыть унитаз. Ты слышишь, как неестественно дышит человек, сидящий рядом с тобой, как у кого-то урчит в животе, как поскрипывают половицы, как снаружи дует ветер. Ты сидишь так, как тебе кажется, целую вечность. Почему тебе так трудно просто сидеть спокойно?
«Все, что нам нужно сделать, это сфокусироваться на своем дыхании и мягко оттолкнуть прочь все мысли, — говорит учитель дзен. — Поместить их на полку повыше в нашем сознании и сказать: „Я займусь вами позже“». Ты снова сидишь на уроке задзен. Ты помещаешь свои мысли на полку, с которой они падают, и тебе снова приходится класть их туда. Ты дышишь. Ты фокусируешься на арке вдоха. На его начале, развитии, пике, увядании и смерти (все как и у всех остальных вещей).
Ты снова приходишь на следующей неделе, а потом и на следующей тоже. Дзен — это принятие всего. Даже боли. Особенно боли. Он в том, чтобы не бежать от нее, а принять ее как своего учителя. Боль — это путь. Путь, от которого ты отказываешься, это именно тот путь, который ты должна выбирать. Учитель Хиллари учит вас вдыхать боль мира и выдыхать любовь и доброту. «Вдохните черный дым, — говорит она, — и выдохните лунный свет».
Ты возвращаешься в церковь. Эрик сидит спереди. Никто не замечает тебя, пока не начинается служба. Потом люди начинают меняться местами и переглядываться. Вместо того чтобы почувствовать смущение или злость, ты позволяешь эмоциям накрыть тебя, как волной. Вот она ты, стоишь после службы, высокая, как маковый цвет. Эрик держит под руку Джун. Тощую маленькую стерву. Ладно. Дыши (изменишь свое дыхание — изменишь свою жизнь).
Ты уходишь легкая, как перышко. Разумеется, ты все запорола, но ты всего лишь человек, а людям свойственно уставать и делать глупости. К тому же у тебя впереди вся жизнь и ты не собираешься сидеть и без конца мучиться виной. Не станешь вспоминать. Тут уже ни черта не поделаешь, поэтому ты теперь будешь двигаться только вперед и думать о перспективах. Ты больше не боишься горы. Ты стоишь обеими ногами на земле, а головой в облаках. Ты собираешься забраться на гору, черт, ты сама и есть эта гора.
Ты даже едешь в Японию в центр для дзен-буддистов и там знакомишься с человеком по имени Тору. Он художник, у него покалечена рука. У него необычная внешность. На половине его лица кожа розовая и будто оплавленная, и на ее бугристой поверхности участки блестящей раневой ткани. Но после того, как ты говоришь с ним, приходишь в его студию и видишь его картины, ты ничего этого не замечаешь. Ты видишь только его удивительную чистоту. Его сердце.
Когда в центре вам говорят, что у них есть несколько вакансий, вы решаете остаться там и работать в саду. Он волнуется, что ты будешь скучать по Америке, а ты переживаешь, что ему будет не хватать живописи. Он говорит, что подрезание ветвей сливовых деревьев и придание формы деревцам бонсай может стать для него новым открытием, живой художественной работой, которая к тому же находится в постоянной динамике. Вы женитесь для того, чтобы получить визы, и поселяетесь в маленьком каменном доме высоко на холме позади центра «Дзен». Это благословенно. То, что Тору делает в саду, заставляет тебя полностью пересмотреть свои взгляды на искусство садоводчества. Он принимается за обширное пространство, красивое, но запущенное, и дает ему новое название: «Родзи-йен» («Сад капель росы»). Вы оба много работаете. Вы приносите японские каменные фонари, песок, камни и мох, вишни и клены. Он разделяет это большое пространство на несколько садов меньшего размера, каждый из которых предназначен для своего вида медитации. Сад камней способствует концентрации, чайный сад — постижению тайн, сад воды — возвращению ощущения связи с природой. (Если все мы взаимосвязаны, почему же ты так часто чувствуешь себя одинокой? Если все происходящее — симфония движения, почему у тебя в грудной клетке творятся какие-то катастрофы и извержения, которые ищут выхода наружу?)
Сад «Дзен» — это мир, а мост в саду — яцухаши (восьмиуровневый японский мост) — зигзагами нависает над маленьким прудом, по нему человек волей-неволей будет ступать осторожно и за счет этого начнет замечать множество маленьких простых деталей вокруг себя. «Хорошо знать, что у путешествия есть конец, к которому все движется — говорит Тору, — но, в конце концов, значение имеет сам путь, а не его конец». Все пространство в целом должно соотноситься с ощущением гармонии, с ритмом, светом и тенью, фактурой и звуком.
Когда снег укутывает твои кости, твои волосы белы, лицо Тору похоже на печеное яблоко, ты по-прежнему работаешь в саду вместе со своим мужем и друзьями, которые приходят навестить ваш каменный домик. Они приходят с яблочным вином и лиловыми сливами, с чазуке и зеленым чаем. Вы сидите и часами смотрите на его прекрасный сад. Ты умираешь в саду воды. Ты сидишь совершенно ровно, медитируешь с закрытыми глазами, когда внезапно чувствуешь острую боль в ноге. Кровяной сгусток оторвался и несется к твоему сердцу. Венозный тромбоз. В этот момент, когда останавливается твое сердце, ты вспоминаешь свою жизнь. Вместо того чтобы вспоминать то плохое, что ты совершила, то, что ты зарыла на дне памяти, тебе на ум приходит одно стихотворение. Твои глаза раскрываются, и ты тихо падаешь. С улыбкой.
