Агентство нанимает человека, который постоянно находится при тебе. Он забирает тебя в семь утра, приносит тебе завтрак. Штука только в том, что это каждый раз новое лицо — постоянно меняющийся нанятый агентством работник. Стены становятся все выше и выше. Ради твоей же безопасности тебя потихоньку отрезают от мира (в частности, после того, как ты получила серию писем с фантазиями на тему убийства и изнасилования). Оказывается, что тебе совсем не нужно то, чего, как тебе казалось, ты хочешь, — внимание, деньги, слава и прочее.
Потом удача поворачивается к тебе лицом, только происходит это довольно необычным образом. На поливаемом дождем пароме до Каталины тебя укачивает, и съемочная группа оставляет тебя одну (даже знаменитости несексуальны, когда их рвет). Ты прокрадываешься к противоположной части парома, где можешь спокойно блевать, перегнувшись через бортик.
Ты чувствуешь, как кто-то касается теплой рукой твоей спины между лопатками. Дождь прошел, и ты, промокнув насквозь, стоишь у перил. «Эй, — высокая и стройная женщина протягивает тебе чашку. — Ты, похоже, уже в состоянии выпить горячего чая». Она смотрит вниз, ее короткие растрепанные волосы закрывают темные глаза, над губой у нее маленькая родинка. Тебе хочется немедленно поцеловать эту родинку, почувствовать ее языком. Она роется в кармане и выуживает упаковку драмамина. «Возможно, мы успеем сойти с корабля, прежде чем это подействует, но хуже не будет».
Ты пьешь чай, и тебе становится немного лучше. Вы вдвоем заходите внутрь, садитесь в кафе и болтаете. Ее зовут Кристиана, она дизайнер ювелирных украшений и едет навестить своих бабушку с дедушкой. Они фермеры из Голуэя, выращивают помидоры. Кристиана говорит, что ей очень жаль, но она ненавидит помидоры. Терпеть не может их вкус, запах и даже вид. Вы обе хохочете.
— Ты знаешь, кто я? — спрашиваешь ты.
— Нет, — отвечает она. — А должна знать?
Есть в ней что-то такое, что заставляет тебя расслабиться, — она напоминает тебе о том, что ты живой человек, а не товар. Она не знает, что ты «звезда», и от этого кажется только более привлекательной. Довольно скоро ей станет об этом известно, поэтому ты наслаждаешься мгновениями, когда можно побыть нормальным человеком. Когда вы прибываете в порт, уже поздно, и ты предлагаешь ей остановиться в гостинице вместе с тобой. Она принимает предложение. Этой ночью вы спите в одной постели, ты лежишь рядом с ней, чуть дыша, не касаясь ее.
Наконец, ближе к рассвету, после того как вы долго старались не касаться друг друга, Кристиана поворачивается и гладит тебя по щеке. Она наклоняется, чтобы поцеловать тебя. Ты ощущаешь прикосновение странной серебристой субстанции, светящейся цепочки раскаленных добела шариков ртути, которая вращается вокруг твоей головы, твоего сердца и ступней. В этом есть что-то странное. Словно она проникает в тебя, в то пространство, где ты сама являешься редким видом. Кристиана наклоняется и целует тебя — мягко, нежно. Это похоже на рай. Или дом.
Ты рассказываешь ей о том, что чувствуешь себя загнанным зверем в этой своей новой жизни, как будто все сделано из пенопласта и стекла. «Бросай все это, — говорит она. — Мы можем убраться отсюда и путешествовать вместе. Никогда не поздно исчезнуть».
Потом появляется дьявол-искуситель в виде продюсера крупнобюджетного голливудского фильма. Он звонит и сообщает тебе о том, что они подбирают актеров для фильма класса А и хотят, чтобы в нем играла ты. У тебя будет карьера, как у Джулии Робертс. Как у Греты Гарбо.
Ну что?
Если ты соглашаешься сниматься в фильме, перейди к главе 166.
Если ты отказываешься сниматься в фильме, перейди к главе 167.
102
Продолжение главы 58
Ты отказываешься сниматься в фильме. «Розовая» на жаргоне означает «порно», по крайней мере это тебе известно. Ты говоришь им, что перезвонишь позже, чего ты, разумеется, делать не собираешься. Вместо этого ты еще несколько дней колесишь по Лос-Анджелесу, ничем особенно не занимаясь, пока твоя тарахтящая и хрипящая машина не ломается окончательно, и тебе приходится заплатить автомеханику все до последнего цента, чтобы отремонтировать свое чертово средство передвижения.
У тебя кончились деньги, пойти некуда. Наконец в отчаянии ты приезжаешь обратно к дому своих друзей, где звонишь в дверь до тех пор, пока хватает терпения. Потом ты поднимаешь с земли камень, один из тех, которыми выкладывают клумбы, и кидаешь его в окно кухни. Вынимаешь осколки стекла и осторожно пробираешься внутрь, где тебя сражает запах.
Здесь что-то не так. И это тебя пугает. В доме слишком тихо и жарко. Тебе надо бы позвать хозяев, но что-то заставляет тебя молчать. Здесь не надо шуметь. Ты оглядываешь гараж. Пустой контейнер из-под мороженого, по полу рассыпаны куриные кости. Над раковиной с измельчителем кружатся мухи, на всех поверхностях толстый слой пыли.
Из коридора до тебя доносится какой-то стон. В животе становится холодно, будто ты кусок льда проглотила, тебе страшно, хочется убежать, но ты успокаиваешь себя, идешь на звук в хозяйскую спальню и толчком открываешь дверь.
Хэдли, дивный лабрадор твоих друзей, лежит на полу, подвывая и пытаясь вильнуть хвостом. Он тяжело дышит, глаза с лопнувшими сосудами затянуты пленкой, в уголках пасти пена. Его грудная клетка впала, он выглядит еле живым от голода.
«Хэдли? — ты вытираешь ему морду, приносишь кофейную чашку с водой и выливаешь ее ему в пасть. — Где они? Что случилось?»
Ты носишься по всему дому, включая везде свет, дергая выключатели (включаешь стерео и телевизор, комнаты заполняются какофонией звуков). «Шерри? Миша?» Она — блондинка из Уокегана, он — русский студент (который всегда был склонен к декадентской мрачности и предсказуемым вспышкам раздражительности), приехавший по обмену из Киева. Ты рыщешь по всему дому и никого не находишь. Потом замечаешь, что дверь в подвал приоткрыта.
Внизу запах еще хуже. Спертый ржавый запах то ли водорослей, то ли спекшейся крови. Твое сердце начинает биться чаще, ладони потеют, желудок сжимается, к горлу подкатывает ком. Потом ты видишь ее. Шерри лежит лицом вниз на раскладывающемся столе, ноги раздвинуты, руки выброшены вперед. Она не двигается. Ты подходишь ближе и касаешься ее плеча. Оно холодное. Потом в пяти футах позади нее ты видишь Мишу, упавшего на сушилку. Ты стараешься не смотреть ему в лицо, большая часть которого отсутствует. Его рука все еще сжимает ружье.
Весь персонал ветеринарной клиники в Санта-Монике в шоке от вида Хэдли. «Это соседский пес, — объясняешь им ты. — Они съехали и бросили его. — Ложь течет рекой. Они привязали его к ручке плиты на кухне и уехали. Я услышала, как он воет, взяла камень и бросила в окно, чтобы забрать его». В какой-то степени это даже правда.
Людям в Лос-Анджелесе абсолютно наплевать на других людей, но раненое животное? Это для них непереносимо. Хэдли колют витамины, его лечат ароматерапией, антибиотиками, ему делают обертывания с морскими водорослями. Его помещают в гипербарическую камеру, где в углу есть маленький телевизор, по которому двадцать четыре часа в сутки показывают новости Си-эн-эн, чтобы он всегда слышал человеческий голос. Ему дают собачий корм с добавлением яиц, оливкового масла, рубленой печенки, дают пожевать игрушки из копченых говяжьих кишок, а спит он на огромной пуховой подушке.
