– Таня, оставь ты ее в покое! – тихо попросил Андрей Владимирович и просто посмотрел в усталые, беспокойные глаза своей жены. Стало тихо – на секунду, – а потом случилось чудо, и Татьяна Ивановна просто кивнула, взяла своего мужа за руку и пошла за ним в комнату. В коридоре остался стоять один только Сашка, подбрасывая в недоумении вверх своего любимого «лизуна».
Маша вошла в свою комнату и огляделась. Солнце давно взошло, но продолжало скрываться за плотным одеялом из облаков. Смятые простыни на постели еще хранили запах мужского тела, и одного взгляда на постель было достаточно, чтобы слезы заполнили глаза. У Маши не было ни одной фотографии Николая Гончарова, но было достаточно только закрыть глаза, как его упрямое лицо с жестким подбородком и плотно сжатыми губами возникало в памяти. Легкая щетина царапает шею, оставляет следы на щеках, и губы до сих пор горят от поцелуев. Высокий лоб, сильная напряженная шея. Неуправляемые, своевольные руки.
Обо всем этом нужно будет забыть. О ее первом мужчине. Интересно, все ли они такие – лицемерные лжецы, использующие людей в своих интересах, так, словно люди для них – вещи?
Гончаров казался ей совсем не таким. Но что она понимает в людях? Ей ведь и Роберт всегда казался пределом мечтаний. Маша упрямо покачала головой, а затем она принялась собирать по комнате документы – все, что имело отношение к ее работе. Она действовала методично и последовательно, не спеша – торопиться ей было некуда. Она уже все решила, и, как бы ни было жаль ей прошлого, она знала точно, что так будет лучше.
Нужно уходить. Уволиться. Как говорится, по собственному желанию.
Вся эта грязь – она никуда, конечно, не исчезнет. Она останется, и мир не изменится оттого, что она уволится. Кто-то скажет ей, что она только теряет, уходя, и что она не сделала ничего предосудительного. Но оставаясь, она согласилась бы на все эти ужасные правила, эту ложь, двусмысленность, на то, что ты можешь заниматься любовью с человеком, которому не веришь, которого презираешь, наверное.
Маша с яростью выгребала все документы из ящиков стола. Она подняла с пола свою сумку и принялась запихивать туда все найденное. Какие груды бумаг! Сколько всего было сделано, сколько всего она надеялась сделать… Когда-то Маша начала заниматься компьютерным дизайном, потому что там можно было видеть красоту и делать красоту. Там не было крови и страданий, к которым так привыкли ее родители.
Теперь все сравнялось, и все авансы оказались розданными понапрасну. Боль, кровь и страдания будут везде. То, что делают ее родители, по крайней мере, честно. То, чем занимается Гончаров, что люди делают с людьми…
Телефон зазвонил. Маша вздрогнула и обернулась, на экране возникло имя Николая – ее теперь уже бывшего босса. Зачем он звонит? Ах да. Она же не сказала ему. Он, должно быть, думает, что она все еще работает на него. Маша потянулась, взяла аппарат со стола, долго смотрела на буквы на экранчике, пока телефон не перестал звонить. Не смогла взять. Она просто не знала, что сказать ему, не знала, как ему все это объяснить и сказать.
Нельзя объяснить человеку того, чего он понять не в состоянии. Все слова будут литься в пустоту, без смысла и цели, и только еще больше запутают ситуацию.
Но он позвонил снова. И еще раз. Маша отложила аппарат и продолжила вытаскивать изо всех углов и со всех полок все, что имело отношение к ее работе. Методично раскладывала по стопкам, слушая гудки. Она чувствовала, что если вдруг она сломается, возьмет трубку, ответит ему – чем угодно: грубостью, слезами, просьбами никогда больше ей не звонить, – через пять минут он найдет способ заполучить ее в свои объятия снова.
Потому что она так хочет этого, что ей почти физически больно при мысли, что она больше никогда не увидит Гончарова.
– Ты не собираешься брать трубку? – спросил ее вдруг брат, заглянувший в Машину комнату. – Ух ты, вау! Ты решила выбесить мать беспорядком?
– Саша! – прошептала сестра, посмотрев на брата таким взглядом, что даже он вдруг понял, что ее сейчас лучше не трогать.
– Серьезно, что ты делаешь?
– Я решила уволиться.
– Почему?
– Это… это неважно. Ты все равно не поймешь.
– Конечно, естественно. Я не пойму. Я же маленький и не понимаю, что это все – из-за вашей глупой любви, – хмыкнул он. Маша одеревенела, и слезы бесконтрольно полились из ее глаз. Вот брат, сам того не понимая, и назвал вещи своими именами. Машина глупая любовь – вот что она чувствовала все последние три недели, находясь рядом с Николаем Гончаровым. Вот отчего ей так нравилось сидеть у него в машине, слушать его низкий, властный голос, вот почему было так трудно дышать, когда он нес ее по полю на руках.
Она просто не догадывалась тогда, что это было. Ее глупая любовь.
– Поможешь мне? – спросила она вдруг, и брат осторожно кивнул. Они молча принялись сортировать бумаги, раскладывать их стопками. Маша уселась за компьютер и открыла папки с файлами, чтобы перебросить на флешку все оставшиеся у нее разработки по парку. Их потом передадут тому (или той), кто займет ее место. Или выбросят вместе с самой идеей сделать общественный парк для жителей Подмосковья. Наплевать.
– У меня, кстати, в комнате тоже валялись какие-то твои бумаги, – заметил брат.
– Неси, – кивнула Маша, и Сашка выбежал, а через несколько минут вернулся со стопкой смятых бумаг.
– Чего, перестал звонить? – спросил он, и Маша молча кивнула. – Ну и дурак.
– Да уж, – вздохнула она, разглядывая бумаги, которые оказались теми самыми изрисованными планами для совещания, которое Маша в свое время с таким треском провалила. – Ты не мог бы посмотреть, стоит ли у нас около подъезда большая черная машина? Я тебе сейчас номер скажу.
– Ладно, – кивнул Сашка. – Я могу пройти, на велике прокатиться.
– Давай, ага, – кивнула Маша, пристально разглядывая рисунки, которые она почти уже забыла. Хотя времени прошло и не так много, зато событий случилось более чем достаточно. И все планы на поселок в европейском стиле уже давно канули в Лету, теперь и поселок окончательно приобрел русский оттенок. Все не так, как хотел Роберт.
Что-то беспокоило Машу. Что-то в этих рисунках. Она смотрела на стройные домики с аккуратными коваными заборчиками, смотрела на парадные подъезды, входы в многоквартирные домики, освещенные уличными фонарями нового поколения, тонкими, современными линиями света. По улицам ехали велосипедисты, на тротуарах стояли компьютерные люди с компьютерными собачками, которые, наверное, только что налили на компьютерные кустики.
Ровные контуры, все очень экономично, эргономично, эдакая европейская энергосберегающая деревня. Неудивительно, что Гончаров не принял этого, и дело не только в том, что ему самому никогда не нравилось это поклонение перед Европой.
Гончаров был прав. Этого бы никто не купил. Мало кто оценил бы простоту и лаконичность линий, идеальную выверенность расстояний и площадей.
