– Нет, нет. Не надо так говорить. Ты словно прощаешься со мной навсегда. Я не согласен. Ничто не сможет разлучить нас. Я тебя никому не отдам и ни за что не уступлю. Наша встреча не случайна. Я это знаю и чувствую каждой клеточкой моего тела. А картина действительно хорошая. Ты увезёшь её в Берлин, и пусть она действительно служит символом нашей любви. А кстати, как фамилия её автора? Вот здесь есть его подпись, но она не разборчива. Ты постой здесь минуту. Я сейчас, отлучусь буквально на минуту. Только спрошу у того парня его фамилию. Он ещё не ушёл. Всё будет хорошо. Ты увидишь.
И Данила бегом бросился в ту сторону, откуда они только что пришли. Нужно ли или нет было узнавать имя художника, он и сам толком не знал. Просто необходимо было встряхнуться и привести мысли в порядок. В голове что-то спуталось. Зачем она так сказала? Неужели может появиться что-то неумолимое, что может вторгнуться их жизнь и изменить её. От одной этой мысли сознание заволакивал липкий тяжёлый туман, и голова отказывалась соображать, как надо.
– Или я что-то не понимаю, – с трудом тасовал мысли Данила, – и оказался настолько наивным, что не заметил, что реальность другая. Сейчас институт, устоявшийся распорядок жизни, надёжный круг друзей, а дальше что? Или то, что ждёт меня и Лизу за стенами родного вуза – это нечто другое? Иные условия, другие законы, чужие люди, которые управляют большим миром, этим вместилищем обмана и пороков. Неужели это так, и об этом хотела сказать мне Элизабет?
Он, конечно, узнал фамилию художника, и сообщил её возлюбленной, хотя она его об этом и не просила. И ещё что-то говорил ей успокаивающее и пытался шутить, и Элизабет слушала его и соглашалась, так как была рада весёлому настроению любимого. О многом говорил Данила и только об одном не сказал своей подруге – о том, что заказал художнику Нечаеву ещё одну такую же картину, её копию, и даже заплатил задаток. Только об одном попросил он художника – убрать с розы и ветвей терновника шипы. Зачем? Этого он и сам не мог объяснить себе. Может быть потому, что подумал – пусть будут две картины – одна в Берлине, а другая в Москве, и они будут крепко-накрепко связывать нас. А различие в незначительных деталях вполне допустимо, потому что всегда бывает два пути: один ведёт к несчастью, а другой дарит надежду.
У времени есть одна особенность: при всей своей скоротечности только оно одно и формирует события, которые наполняют человеческую жизнь смыслом. И всё же были два вечера, которые запомнились не потому, что гремела музыка, звучали шутки беспечных друзей, шампанское переливалось через край бокала. Нет. Просто иногда возникает удивительная атмосфера, когда дом наполняется дружелюбием, и люди проникаются друг к другу доверием, которое устанавливается сразу и надолго, а не воспринимается как вымученное снисхождение. Бывает, что такие вечера человек ждёт годами.
Однажды Данила пригласил Элизабет к себе домой на Кутузовском. Ему хотелось познакомить свою девушку с милой тётей Верой, показать свою квартиру, в которой он вырос, рассказать ей о своей семье, частью которой должна стать и она. Таковы были его незатейливые мечты.
Вера Михайловна была рада приходу незнакомки и благоволила молодёжи, так как своих детей она, так и не дождалась. Данила решил превзойти самого себя и решительно взялся за обязанности хозяина дома, а заодно и шеф-повара, и принялся усердно сооружать бутерброды с сухой московской колбасой и горками красной лососёвой икры. Приоткрытая дверь кухни давала ему возможность стать третьим незримым участником интеллектуального разговора, который затеяла его въедливая тётушка, то ли решившая удостовериться в наличии незаурядного уровня образованности новой подруги своего племянника, то ли она давно дожидалась такой возможности, чтобы излить свою заполненную одиночеством душу:
– Конечно, милочка, любое возвышенное чувство является порывом души, а не состоянием изменённого сознания, как любят витийствовать многие литературные скептики, – увещевала своим вкрадчивым голосом тётя Вера, – лучше всего, на мой взгляд, вопросы межличностных отношений мужчины и женщины отражены в произведениях немецких романистов. Я восхищена творчеством Генриха фон Клейста, сумевшего воплотить в своих драмах, таких как «Испытание огнём» идею всепоглощающей страсти. Поверьте, это очень непросто словами описать ту гамму чувств, которой живёт человек, когда он любит. А он доказал свои гениальные способности писателя на собственном примере, застрелившись со своей любимой на берегу озера. Вам ли, моя дорогая, не знать истоки мистического немецкого романтизма.
– Я согласна с вами, Вера Михайловна, хотя мне ближе мнение писателя Людвига Тика, сказавшего, что «краски говорят с нами на более нежном наречии». Извините, но говорю так потому, что сама увлечена живописью.
– Браво, – воскликнула тётя Вера. – У вас есть право на такое мнение.
– Ну что ж, – с удовлетворением подумал Данила, который уже целых пять минут сражался с залипшей пластмассовой пробкой, которая упорно не хотела вылезать из бутылки полусладкого «Советского шампанского», – здесь всё сладилось. Кажется, они нашли взаимопонимание. Теперь осталось только дождаться приезда родителей, а зная их, я думаю, проблем с разговором не будет.
После этого вечера тётя Вера в разговорах с племянником называла Элизабет не иначе как Лизонька и спрашивала его чуть ли не через день, когда она вновь к ним придёт в гости.
Утром 21 декабря Элизабет позвонила Даниле и предложила ему прийти к ней на совместный ужин.
– Ну конечно, – решил Данила, – завтра Лиза улетает на родину. – Всё правильно. Сегодня надо попрощаться. А в аэропорту, о чём можно разговаривать?
Он с удовольствием вошёл в знакомую квартиру, которая встретила его по обыкновению спокойствием и особым уютом, который создавался и поддерживался её симпатичной хозяйкой. В центре стола, накрытом белой скатертью, с вышитыми по всему полю алыми маками, стояла маленькая искусственная ёлочка, украшенная трогательными хрупкими игрушками, и выложены два столовых прибора, перед которыми красовались красные стеариновые свечки с горящими фитильками.
– Я хочу, чтобы мы вдвоём отметили сегодня наступление Рождества, хотя до самого праздника ещё несколько дней, – немного смущаясь, проговорила Элизабет. Это хорошая традиция, которая у нас в Германии связана с тем, что самые близкие родственники собираются в кругу семьи, в родительском доме, чтобы увидеть друг друга и пожелать счастья и здоровья. В этом году я встретила тебя, и благодарна Богу, что мы нашли друг друга.
Данила стоял и слушал слова подруги и любил. Любил ушами, любил глазами. Всё его существо тянулось к девушке. Хотелось обнять её, прижаться всем телом и никуда не отпускать от себя. Больше ему ничего не было нужно. Он и так был счастлив этими мгновениями и хотел, чтобы они продлились вечно.
– Лиза, – наконец, произнёс он, – я хотел бы подарить тебе эту алую розу. Мне повезло уговорить в Ботаническом саду сотрудника, и он продал мне цветок из оранжереи для редких сортов. Этот сорт называется Амадеус. Мне нравиться это название. Оно такое же мелодичное, как и твоё имя. И вот ещё я принёс бутылку шампанского и торт «Птичье молоко». Мне с ним также повезло. В кондитерской при ресторане «Прага» собралась большая очередь, но мне всё же достался предпоследний торт.
