Народ принял это как добрый знак, предвещавший избавление от безумств и непомерного влияния прежнего гарема на все и вся.
Позже султан все же взял себе еще двух жен, но на относительную скромность его жизни это заметно не повлияло. Прогулки на новомодных теплоходах привлекали его больше, чем гаремные страсти.
Посетители
Главным, а зачастую и единственным посетителем гарема был муж, хозяин дома.
«Приход мужа – настоящая церемония, как и визиты близких родственников, – писал Т. Готье. – И поскольку муж никогда не разделяет трапезу со своими женами, то единственное его времяпрепровождение – с важным видом курить наргиле и пить кофе или шербет. По обычаю, муж заранее сообщает о своем приходе. Правда, если он видит, что у дверей гарема стоят чьи-то туфли, он ни за что туда не зайдет, поскольку это означает, что его жена или жены принимают своих подруг, а подруги часто остаются на день или два».
Ислам не предписывает разделение дома на «мужскую» и «женскую» половины. Это скорее дань незапамятным традициям, сохранившимся до наших дней.
Кто-то увидит в этом некую дискриминацию, но разве найдется в мире женщина, которая отказалась бы от собственных покоев, где она может уединиться, отдохнуть или посудачить со своими подругами, что не всегда уместно в присутствии даже любимого супруга, свекрови или детей?
А. Пушкин в «Бахчисарайском фонтане» писал:
Какая нега в их домах,
В очаровательных садах,
В тиши гаремов безопасных,
Где под влиянием луны
Все полно тайн и тишины
И вдохновений сладострастных!
…Нет, жены робкие Гирея,
Ни думать, ни желать не смея,
Цветут в унылой тишине;
Под стражей бдительной и хладной
На лоне скуки безотрадной
Измен не ведают оне.
В тени хранительной темницы
Утаены их красоты:
Так аравийские цветы
Живут за стеклами теплицы.
Впрочем, жена великого визиря Кипризли-Мехмет-Паши Мелек-Ханум в своей автобиографической книге «Тридцать лет в турецких гаремах» смотрела на этот вопрос несколько иначе: «У мужчин свои интересы, обычаи и мысли, – писала Мелек-Ханум. – Между тем как с другой стороны, у женщин свои, исключительно им принадлежащие. Лица, по-видимому представляющие членов одной и той же семьи, в действительности не имеют между собой ничего общего, – ни комнат, ни собственности, ни одежды, ни друзей, ни даже общих часов отдыха. Селамлик и гарем представляют собой два совершенно отдельных мира, находящихся рядом, где в каждом из них живут по своему, мужчины с одной стороны, женщины с другой. Власть главы семейства, если он только в состоянии иметь таковую, представляет собой единственную связь между двумя половинами одного и того же хозяйства. Эта система отделения, на которой основана вся мусульманская семейная жизнь, управляемая лишь преобладающим законом личного интереса, представляет собой такую странную черту, которая не может избежать внимания тщательного наблюдателя. Делается ясным, что степень отделения, существующая в турецких хозяйствах между мужчиной и женщиной, может быть измерена большим или меньшим достатком, в каком живет семейство. Бедный мусульманин, имеющий одну или две комнаты для себя и своего семейства, должен соблюдать экономию, а на этом основании, он, как хороший отец семейства, ест, пьет и спит вместе с женой и детьми. Человек же среднего сословия, более обеспеченный, устраивает свой дом более правоверным образом и там уже замечается более резкая демаркационная линия между ним и его гаремом. Две или три комнаты совершенно отделены от остальной части дома и образуют селамлик и приемную, остальная часть дома – гарем, заповедное место.
Если мы теперь перейдем к богатым, – например к трехбунчужному паше, или к министру с портфелем, мы находим, что его дворец устроен на большую ногу и отделение мужчин от женщин более полно. Селамлик такого аристократа занимает целое отдельное здание, а гарем имеет размеры огромного дворца, с железными дверьми, окнами с решетками и с садом, окруженным высокой стеной. Мужчины и женщины, запертые в эти два отдельные помещения, совершенно изолированы друг от друга и не имеют между собой других сношений, как лишь при помощи евнухов, или же женской христианской прислуги, находящейся при гареме. Паша, его сыновья и близкие родственники, которые одни имеют право свободного доступа в гарем, могут туда входить, так сказать, через моет, окруженный железными решетками, – нечто в роде тайного прохода, через который они идут в сопровождении евнуха.
Такое полнейшее отделение гарема от селамлика как нельзя лучше удовлетворяет гордости и чванству константинопольских аристократов. Чем выше делается их положение, тем смешнее они делаются сами, принимая совсем ненужные предосторожности и вводя курьезные формальности, с целью возвышения своих жен, оберегая их от глаз низших классов. Естественное последствие такого отделения этих двух помещений есть появление двух совершенно различных порядков жизни. Женщины со своей стороны имеют свои частные дела, свое собственное домашнее хозяйство и свои собственные интриги; они принимают своих друзей, имеют свои приемные дни и забавляются по своему. В селамлике, паши с друзьями и прислугой делают то же самое, и проводят время, принимая посетителей и гостей, интригуя и сплетничая, или же сидят как куклы, для того, чтобы на них дивились их паразиты и льстецы.
Если с одной стороны, мужчины расточительны и не щадят своих средств, то с другой стороны женщины поступают точно так же. Усилия, делаемые с обеих сторон для того, чтобы взять верх и превзойти друг друга в великолепии, в результате дают ничто вроде соревнования между обоими элементами. Хозяин дома, – паша или эфенди, – кто бы он ни был, обыкновенно играет роль примирителя между различными членами сераля; но это участие, оказываемое более лишь для виду, чем с действительным желанием примирения, вообще сводится к двум пунктам – иметь возможность вполне пользоваться гаремом, и удержать также блеск селамлика. Если паша достигает своей цели и доставляет полное удовольствие гарему, удовлетворяя себя на мужской половине светскими удовольствиями, он на все остальное не обращает уже внимания и закрывает глаза как на воровство, производимое прислугой, так и на проделки и лишние расходы своих жен. Паши, заботясь лишь об удовольствиях и наградах, заведование домом своим отдают обыкновенно в руки управляющего, который при этом хлопочет только о своих собственных выгодах, но нисколько не о выгодах хозяина, а потому часто вводит последнего по горло в долги. Паши знают это, но все же предпочитают лучше наживаться посредством выгодных мест на государственной служба, чем отуманивать себе голову разбором мелких мошенничеств, производимых их управляющими и прислугой. Таким образом, является нечто в роли безмолвного соглашения между господином и его слугой; каждый из них ворует по мере возможности, один – оптом, другой – по мелочам.
Паша, раз освободившись от забот относительно своих частных дел, делается у себя в доме уже более гостем, чем хозяином. День он обыкновенно проводить на службе, где рассуждает с товарищами о политических и общественных делах, разъезжает с визитами по городу, посещает своих друзей и сторонников, расставляет сети для будущих политических интриг. К вечеру, часов около 5–6, его превосходительство в сопровождении своих адъютантов и свиты совершает торжественный въезд в свой дворец. Дойдя до лестницы, он не входит в селамлик, но, чтобы не терять времени, прямо направляется к большой двери, ведущей в гарем. Дежурный евнух, стоящий при дверях, отворяет их с требуемым церемониалом и вводит пашу в обитель блаженства. В приемной встречает его жена, или заведующая гаремом, и ей принадлежит честь вести пашу во внутренние комнаты».
