– И сабли с кинжалами, – добавил его подчиненный.
– Но и вы не с миром пожаловали, – не удержался Муса-Гаджи.
– Он смеет нас упрекать! – заорал еще один из всадников, поднимая саблю.
– Я только хотел сказать, что люди сначала воюют, а после склоняются к миру, – спокойно ответил Муса-Гаджи.
– Не пора ли снять эту болтливую голову? – размахивали саблями всадники.
– А шкуру мы и сами можем подарить!
– И останетесь без своих голов, когда откроется, что не вы убили этого леопарда, – остудил пыл подчиненных старший, затем снова почесал бороду, размышляя, как быть. – Наш господин любит охоту. Надо его порадовать…
И каджары, окружив Мусу-Гаджи, двинулись с ним к ставке Ибрагим-хана.
Узнав, в чем дело, караульные доложили начальнику стражи, и тот поспешил к визирю. Прошло немало времени, пока чиновники двора донесли новость до самого хана и получили его милостивое соизволение привести к нему нежданного дарителя.
Ворота, наконец, открылись, и Мусу-Гаджи пропустили внутрь. Здесь ему велели спешиться, снять оружие и наскоро обыскали. Шкуру леопарда тоже внимательно осмотрели, потрогали еще торчавшие из лап когти, подергали длинные усы убитого зверя, прощупали длинный хвост, и только затем двое слуг расправили шкуру на огромном серебряном подносе, чтобы подарок выглядел как подобает.
Вдоль устланной коврами дорожки от ворот до шатра стояли гвардейцы хана в дорогих доспехах и с богато украшенным оружием. Впереди шел визирь наместника, за ним, поглядывая по сторонам и стараясь все запомнить, шел Муса-Гаджи. Следом слуги несли поднос с леопардовой шкурой.
Черный шатер Ибрагим-хана оказался из блестящего атласа и стоял на украшенных затейливой резьбой опорах. На флаге, реявшем над шатром, был изображен лев с мечом в лучах восходящего солнца. Конец древка был сделан в виде серебряной руки, которую каджары называли рукой Али.
Внутри шатра царило изысканное великолепие. Горело множество изящных светильников, сияли зеркала и драгоценная посуда. В глубине стоял еще один небольшой шатер из парчи, внутри которого помещалась золоченая тахта с высокой спинкой. На этом подобии трона, опершись на подушки, возлежал Ибрагим-хан.
Его окружали телохранители с обнаженными саблями, астрологи с льстивыми лицами, секретарь, письмоводитель и прочие придворные. По сторонам сидели музыканты, наигрывая тихие, умиротворяющие мелодии, и стояли, ожидая приказаний, красивые юноши-слуги.
Воздух был пропитан благовониями, которые тлели на специальных подставках, и утонченными ароматами кальянов.
Войдя в шатер, визирь упал на колени, поцеловал ковер и пополз к своему господину, пока тот не велел ему:
– Встань и говори.
– О мой повелитель!..
Визирь, собираясь сделать доклад, обернулся на Мусу-Гаджи и замер от изумления. Тот и не думал падать на колени, а тем более – целовать ковер и ползти к стопах шаха.
– Безумец! – воскликнул визирь. – На колени!
– На колени мы встаем только тогда, когда молимся всевышнему Аллаху, – ответил Муса-Гаджи.
– Несчастный! – зашипел визирь и обхватил руками свою голову в большом тюрбане, будто хотел убедиться, что она еще на своем месте. – На колени и умоляй великого хана о прощении!
Муса-Гаджи продолжал стоять, гордо вскинув голову и смело глядя в лицо хану. Он был свободным горцем и никому из людей никогда не кланялся. Но тут Муса-Гаджи вспомнил, что на самом деле привело его сюда, и заставил себя слегка поклониться, коснувшись рукою ковра.
Хан удовлетворился и этим, потому что ему не терпелось перейти к сути дела – принесенной ему в дар леопардовой шкуре. Чтобы лучше ее разглядеть, хан даже соизволил встать и подойти поближе.
Он не протянул Мусе-Гаджи руку, давая понять, что между ними есть существенная разница. Но горцу это принесло лишь облегчение, он едва стерпел унизительную церемонию, и пожать руку ненавистному врагу было бы выше его сил.
Хан провел рукой по пятнистой шкуре и обернулся к Мусе-Гаджи.
– Как это тебе удалось?
– Хотел заслужить милость повелителя, – ответил Муса-Гаджи.
– Чтобы заслужить милость великого хана, тебе следовало бы сначала оставить свою дерзость и явить повиновение, – гневно сказал визирь.
Но Ибрагим-хан только улыбнулся, продолжая любоваться подношением.
– Не будь он так смел, разве смог бы победить такого сильного зверя и принести нам столь дорогой подарок?
Хан знал цену таким трофеям. Он был страстным любителем охоты, и ему доводилось убивать разных зверей, но леопард среди его трофеев не числился. Он держал при себе целую команду охотников со всем необходимым. Но ни опытные загонщики, ни натасканные гончие собаки, ни выученные ловчие соколы не смогли найти для него такого красивого зверя.
Едва заметным жестом удалив от себя визиря, Ибрагим хан продолжал:
– Как зовут тебя, о благородный храбрец?
– Муса-Гаджи.
– Муса-Гаджи, – повторил хан задумчиво. – Чего же ты хочешь за свое подношение?
– Служить тебе, великий хан, – сказал Муса-Гаджи, приложив руку к сердцу, которое гневно билось.
– Но ваши люди вынуждают меня воевать, – сказал Ибрагим-хан. – Неужели только ты понял, что служение мне и падишаху – владыке мира принесет горцам покой и счастье?
– Я оставил заблудших, – начал говорить Муса-Гаджи. – Я убеждал их покориться великому хану, могущество которого простирается до небес, а воинов у него столько, что, выпустив стрелы, они могут затмить солнце.
– Значит, они тебя не послушали? – спросил хан.
– Кто-то – нет, а кто-то думает теперь, как я, – уверял Муса-Гаджи.
– Тех, которых ты называешь заблудшими, ждет суровое наказание, – пообещал хан. – А образумившиеся будут возвеличены.
Хан подумал, что из этого умного джигита может получиться хороший вассал. И если он докажет свою преданность, на него можно будет положиться. Почему бы и нет? Если такой храбрец принес ему шкуру царя кавказских зверей, то он и головы бунтарей представит ему без труда. Этого горца следует обласкать, прикормить и посадить на цепь – выйдет отличная гончая!
Но шкура леопарда не давала покоя Ибрагим-хану, которому хотелось самому убить такого зверя.
– Если ты убил одного, то я убью другого, – пообещал он.
– Как будет угодно великому повелителю, – ответил Муса-Гаджи.
– Ты покажешь мне, где водятся эти прекрасные звери.
– Да, мой повелитель, – кивнул Муса-Гаджи, которому охота представлялась удобным случаем, чтобы расквитаться с ханом, если до этого он не увезет свою Фирузу.
– Ты охотился на коне? – допытывался Ибрагим-хан, не переставая гладить шкуру леопарда.
