Дербент казался обезлюдевшим, но караван-сараи не пустовали. Издревле караван-сараи были не просто гостиницами, но общественным местом, где гости обменивались новостями, обсуждали происходящее, заключали сделки. В Дербент начинали стекаться купцы, менялы, певцы, музыканты, торговцы рабами и странствующие дервиши. Они, как и местные торговцы, страшились прибытия грозного шаха, но, вместе с тем, надеялись, что при нем наступит некоторый порядок, его неисчислимое войско привезет богатые трофеи из дальних походов и будет само во многом нуждаться. Тогда оживут и торговля, и город.
Стражник и Муса-Гаджи на своем слоне двигались по главной улице, тянувшейся от площади при Джума-мечети до приморской окраины Дербента.
Место, куда стражник привел Мусу-Гаджи и его слона, называлось Греческим городом. Тут и в самом деле когда-то жили греки, но с тех пор место пришло в запустение, от былого поселения остались одни развалины. Здесь же, среди акаций, стояла землянка, в которой, как уверял стражник, жил русский царь Петр, когда был в Дербенте. Сооружение это, в два человеческих роста, в виде купола было сложено из самана, а позже обложено камнем. Дербентцы относились к этому, хотя и временному, жилищу Петра с почтением, и на покосившейся двери землянки висел большой ржавый замок.
Слон нашел здесь множество деревьев и кустов, которые пришлись ему по вкусу, а Муса-Гаджи – бедную чайхану. Она существовала за счет редких посетителей, желавших взглянуть на то, что осталось в Дербенте от недолгого пребывания русского царя.
В тот день в чайхане был всего один посетитель – одетый в лохмотья слепой нищий с густой нечесаной бородой и спадающими на лицо из-под грязного тюрбана космами волос. Он попивал чай, пожертвованный ему добродушным хозяином, и покуривал кальян, окутывая себя дымом с яблочным ароматом.
– Да будет твое прибытие благословенным, – произнес нищий, обернувшись к Мусе-Гаджи невидящими глазами.
– Да возблагодарит тебя Аллах за добрые пожелания, – ответил Муса-Гаджи, присаживаясь рядом с несчастным, голос которого показался ему неожиданно знакомым.
Он заплатил за чай и пару лепешек и одну из них вложил в руку нищему.
– Зря ты кормишь этого бездельника, – ворчал стражник, наливая себе чая. – Они только и умеют, что морочить людям головы.
– Зачем ты, стражник, мешаешь людям совершать богоугодные дела? – спросил нищий.
– Откуда ты знаешь, что я стражник? – удивился каджар. – Разве ты не слепой?
– Для этого не нужно видеть, – ответил слепец. – Достаточно слышать.
– Лучше бы тебе отрезали голову, чем выкололи глаза, – гневно выкрикнул стражник и отправился обратно.
– О Аллах! Где же человеческое великодушие? – воскликнул нищий вслед стражнику.
Тем временем слон успел насытиться и двинулся к плескавшемуся неподалеку морю. Он вошел в море по брюхо и принялся шумно окатывать себя водой, набираемой в хобот. Чайханщик был так этим удивлен, что поспешил за слоном насладиться необычайным зрелищем во всей его первозданной красоте.
Оставшись наедине с Мусой-Гаджи, нищий вдруг спросил:
– Значит, ты еще не нашел ее?
Ошеломленный этим вопросом, Муса-Гаджи вгляделся в нищего, откинул прядь волос с его лица и увидел перед собой улыбающегося туркмена Ширали. И теперь он вовсе не был похож на слепого, глаза его горели живым огнем.
– Это ты? – воскликнул обрадованный Муса-Гаджи.
– Я знал, что ты сюда явишься, – ответил Ширали, обнимая старого знакомого. – Но не знал, что приедешь на слоне. В последний раз, когда мы с тобой виделись, я продал тебе дюжину отличных коней.
– Так уж вышло, что пришлось сменить скакуна, – ответил Муса-Гаджи. –
Но на нового я тоже не жалуюсь.
– Значит, ждешь, пока явится шах со своим гаремом?
– Я его сюда не звал, – ответил Муса-Гаджи. – Но раз уж он сам пожалует, то хочу убедиться, не попала ли моя Фируза к нему в невольницы.
– Посмотрим, – кивнул Ширали.
– А ты как здесь оказался? – задал Муса-Гаджи вопрос, который давно вертелся у него на языке.
– Судьба, – вздохнул Ширали. – Кто-то донес, что это мы продали вам коней в Тебризе, когда вы спасали из тюрьмы своих людей. Моего хозяина лишили зрения, и, пока очередь не дошла до меня, пришлось самому превратиться в слепого факира. А ослепленных в Персии стало так много, что этим уже никого не удивишь.
– Так ты теперь факир? – не переставал удивляться Муса-Гаджи.
– По крайней мере, люди думают, что так оно и есть, – усмехнулся Ширали. – Это в Индии факирами называют бродячих фокусников, а здесь это скитальцы, нищие, увечные, живущие подаянием и молитвами. Они почти как дервиши, только сами по себе и не проповедуют учения своих братств.
– Почему же ты не отправился на родину, к семье? – спросил Муса-Гаджи.
Ширали погрустнел. Он опустил на глаза свои нечесаные пряди, будто не хотел, чтобы Муса-Гаджи увидел, как ему больно говорить.
– Моей семьи уже нет на этом свете, – глухо произнес Ширали. – Подручные Надир-шаха вырезали все село, когда не смогли получить подати, которые шах объявил отмененными.
– Да примет Аллах их души в лучшем из миров, – сказал Муса-Гаджи, соболезнуя другу. – Но лучше бы оставил эту землю сам Надир-шах, которого заждались в самом пекле ада.
– Это едва не случилось, – сказал Ширали. – На него покушались.
– И что? – воспрянул духом Муса-Гаджи.
– Не удалось, – махнул рукой Ширали. – Пуля его только ранила.
– Кто в него стрелял?
– Неизвестно, – ответил Ширали. – Но будь я на его месте, Надир бы так легко не отделался.
– Значит, ты шаха здесь поджидаешь? – догадался Муса-Гаджи. – Хочешь отомстить?
– Как Аллаху будет угодно, – вздохнул Ширали. – Моя жизнь мне теперь не дорога.
– Но у тебя как будто нет оружия, – сказал Муса-Гаджи.
– Все думают, что у меня нет глаз, – ответил Ширали, – и что у меня только вот этот посох странника. Но он может оказаться страшнее пули или кинжала.
Ширали оглянулся, чтобы убедиться, что чайханщик все еще занят слоном, затем поднял свой посох и резко его встряхнул. Послышалось грозное шипение, и из посоха выползла небольшая змея.
– Теперь она – мое оружие, – сказал Ширали.
– Змея? – удивился Муса-Гаджи, разглядывая песочно-серую пятнистую змейку со светлыми полосками по бокам. Голову ее украшал рисунок, похожий на летящую птицу.
– Это эфа, – сказал Ширали. – Я давно ее приручил. В песках Туркмении таких много. Она маленькая, но яд ее свалит и твоего слона.
