Лагерь, раскинувшийся на краю леса, у речки, представлялся отсюда милой пасторальной картинкой. Белые палатки, шатры, повозки, костры, вокруг которых сидели солдаты в белых фуражках, беседующие офицеры, стоящие в ряд пушки, кони, освобожденные от седел и вьюков, которые паслись на изумрудной траве, – все это казалось игрушечным. Даже стоявшие неподалеку аулы напоминали Алексееву театральные декорации, сооруженные для представления в духе античной драмы.
Но очарование топографа Алексеева длилось недолго. Служба оставалась службой, и он сноровисто принялся за дело. У него было не только умение, но и опыт. Он мог угадать тропинку даже там, где ее не было видно, приток реки – по тому, как пенится русло, обрыв – по виду каменного края, родник – по растительности вокруг, а по характеру рельефа – возможный путь, недоступной с виду. Постепенно он начал различать и дальние аулы, которые были почти не отличимы от горных уступов, за которые они цеплялись.
Тишину, царившую вокруг, нарушили сигналы военных горнов. Топограф с неохотой оторвался от работы и увидел, что лагерь пришел в движение. Палатки опадали и скатывались в тюки, которые тут же грузили на лошадей. Войска строились в колонну, вперед выдвигалась линия оцепления, и скакали казачьи дозоры. Не прошло и получаса, как войско двинулось дальше, на юг. Следом потянулся обоз, а затем и артиллерия. Замыкали колонну части Кабардинского полка. Войско медленно поднималось на новые высоты, один из уступов которых занимал небольшой аул. А дальше одна за другой каменные гряды поднимались к самому хребту Салатау.
Алексеев с сожалением сложил свои инструменты, свернул еще незаконченную карту и поспешил следом за колонной. Но она была так длинна, что он легко нагнал хвост колонны, когда авангард ее уже огибал аул.
– Хубар! – объявил Аркадий, когда Милютин спросил его, не знает ли он названия аула.
– У меня там кунаки.
– Хороши кунаки, – сказал Милютин.
– Что вы имеете в виду? – не понял Аркадий.
– А то, милостивый государь, что плохо они вас встречают.
– Меня они встречали весьма любезно, – не соглашался Аркадий.
– Правда, я тогда был без воинского эскорта.
– Шутить изволите? – поморщился Милютин.
– Отчего же, господин поручик? Принимали, как настоящего кунака. Это у них свято, – объяснял Аркадий.
– Назваться кунаком – что клятву дать, он жизнь положит, а кунака не выдаст. Меня ведь тогда абреки подстерегли, а хубарец не выдал, хотя головой рисковал.
– Кунаки! – кивал Милютин.
– А разведка донесла, что аул пуст. Видно, всем скопом в абреки и подались.
– Позвольте, господин поручик, я сам туда наведаюсь.
– В аул?
– Может, найду кого.
– Напрасная затея. Без вас все обыскали.
Граббе миновал аул и поднялся с отрядом на поросшие лесом Хубарские высоты. Отсюда открывался обширный вид на Салатавию. Но уже вечерело, и рекогносцировку местности решено было оставить до следующего утра.
Не успели войска расположиться на ночлег, как в темноте затрещали выстрелы. В ответ началась обычная в таких случаях беспорядочная пальба.
Воспитанник пушкарей Ефимка выскочил из телеги с кинжалом в руках, полный желания броситься в драку с мюридами. Но видавший виды фельдфебель наградил его крепкой затрещиной и вернул на место.
– Нос не дорос, – ворчал Михей.
– Час побережешься – век проживешь.
Из секретов сообщали, что стреляли с разных сторон, но стрелявших было немного. Офицеры рвали горло, требуя прекратить стрельбу и опасаясь, как бы солдаты не попали в своих. Затем оказалось, что под шум пальбы кто-то пытался увести артиллерийских коней. Поиски ничего не дали, нападавшие как сквозь землю провалились.
Граббе распекал охранение отряда за дурную службу. Взбешенный Траскин, который уже несколько ночей не мог выспаться, требовал покарать злодеев. А бывалые офицеры только усмехались в усы, приговаривая:
– Это еще цветочки, господа.
На рассвете отряд Граббе передислоцировался еще дальше и расположился у аула Гертма, на правой стороне Теренгульского ущелья. Поднимавшийся из ущелья туман не позволял разглядеть его в достаточной для рекогносцировки степени, однако Алексеев со своими инструментами уже занял удобную позицию и загодя набрасывал общие очертания Теренгула.
Глава 67
Граббе с Галафеевым и Траскиным еще завтракали, когда Васильчиков сообщил, что в лагерь прибыл старшина Чиркея Джамал.
– Пусть обождет, – велел Граббе, спеша закончить трапезу.
Когда Попов привел Джамала в палатку командующего, там был и Биякай, чиркеевец, служивший при штабе отряда переводчиком.
– Салам алейкум, – поздоровался Джамал с Граббе.
– С чем пожаловал? – спросил Граббе.
– Разговор есть, господин генерал, – сообщил Джамал.
– Выкладывай, да поживее, – велел Галафеев.
Джамал медлил, недобро поглядывая на Биякая.
– Это всем знать не положено.
– Толмач у меня на службе, – сказал Граббе.
– Так что за разговор?
Но тут не выдержал Биякай:
– Это он, ваше превосходительство!
– Что – он? – недовольно оглянулся на переводчика Граббе.
– Это он сказал чиркеевцам не пропускать ваши батальоны из Шуры! – показывал на Джамала Биякай.
– Что говорит этот человек? – удивился Джамал.
– Разве мы не договаривались с шуринским начальником, что мы – мирные, а вы не входите в аул?
– Было дело, – согласился Попов.
– Только вы мирные, пока Шамиль разрешает.
– У нас и своя голова есть, – сказал Джамал.
– А Шамиль с вами воевать не хочет.
– Может, он надумал покориться? – спросил Траскин.
– Образумился, наконец?
– От него человек приходил, – ответил Джамал.
– Приходил? – переспросил Граббе.
– Так Шамиль разве не здесь?
– Откуда, – покачал головой Джамал.
– Он далеко.
– Здесь он, – снова влез в разговор Биякай, желая выслужиться.
– В Буртунае засел!
– В Буртунае мирные люди, – терпеливо говорил Джамал.
– Они верят, что вы держитесь данного слова, и даже не помышляют выселяться.
– А что тогда там Сурхай, наиб его, делает? – не унимался Биякай.
– Наверное, в гости приезжал, – ответил Джамал.
– Я его не видел.
– Где же тогда сам Шамиль? – спросил Галафеев.
