– Человек сказал, имам в Чиркате.
– Это для вас он имам, а для меня – бунтарь, – сердился Граббе.
– Так чего ему надобно?
– Хочет мир заключить.
– Мир? – удивился Граббе.
– Он на вас не нападает, и вы его не трогайте, – объяснял Джамал.
– Не нападает, говоришь? А кто у ханов деревни отнимает? Да и здесь по ночам шалит?
– Если бы ханским людям хорошо у них жилось, они бы к Шамилю не перешли, – объяснял Джамал.
– А по ночам всегда стреляют, когда война.
– А вот я отучу вас начальству дерзить, – пригрозил Граббе.
– Миндальничать с вами я больше не намерен!
– Салатавия – общество вольное, – возразил Джамал.
– Дружба – так дружба, война – так война. Но лучше, когда мир.
– Капитуляция без всяких условий! – объявил Граббе.
– И выход Шамиля с повинной!
– Такие слова горцы не понимают, – развел руками Джамал.
– А не понимают, так объясним, – пригрозил Граббе.
– Ваши горы мне не нужны, мне нужна покорность. И не о чем больше толковать. А насчет вашего Чиркея разговор будет особый!
Джамал ничего на это не ответил. Только обжег полным ненависти взглядом Биякая и вышел из палатки.
Топограф Алексеев ждал, когда пейзаж прояснится, чтобы продолжить работу. И вдруг увидел, как почти не видимые в тумане, несколько конных горцев подобрались к табуну, пасшемуся неподалеку от отряда, сняли охрану и погнали лошадей прочь.
Завороженный призрачным зрелищем, Алексеев не сразу вспомнил, что при нем был пистолет, которым можно было подать тревожный сигнал. Но ржание коней и суматоха в охранных цепях и без того уже вызвали в лагере тревогу. Похитителей заметили. В погоню бросилась горская милиция, а следом и казачий эскадрон.
Солнце поднималось все выше, туман, взбухая, как на дрожжах, начал отрываться от земли, превращаясь в облака. И в разрывах то ли тумана, то ли облаков Алексеев наблюдал обрывки завязавшегося дела.
Несмотря на погоню, горцы продолжали гнать табун к ущелью. Недалеко от обрыва они осадили своих коней и начали отстреливаться, а табун, влекомый инерцией, несся вперед. Первые лошади уже исчезли в скрытой туманом бездне, но остальные, почуяв опасность, круто свернули и, толкая друг друга, поскакали вдоль края ущелья.
Перестрелка продолжалась. Увлеченные погоней, казаки не заметили, как со стороны небольшого аула Гуни, оставшегося справа по ходу отряда Граббе и считавшегося оставленным жителями, появилось несколько сотен джигитов. С гиканьем и стрельбой они помчались на выручку своим товарищам.
Туман все выползал из ущелья, то открывая сцены боя, то скрывая их от глаз топографа. Но частые выстрелы и отблески клинков свидетельствовали, что схватка разгорелась нешуточная. Наконец, милиция и казаки повернули назад и поскакали к лагерю. Горцы решили их преследовать, но на подступах к лагерю были встречены картечным огнем легких казачьих орудий. Дым выстрелов смешался с туманом, огонь окропил землю кровью. Горцы повернули назад, увозя своих убитых и раненых.
Следом двинулась почти вся кавалерия Граббе. Но настичь горцев не успели. Они скрылись в овраге, а затем оттуда началась частая ружейная пальба.
Туманный занавес окончательно поднялся в небо, и глазам топографа предстала неожиданная картина. За ущельем, на подступах к Буртунаю, стояли отряды пеших и конных горцев со своими значками, и еще множество людей занимало крутые края Теренгула.
Картина была сколь живописная, столь и ясная в военном отношении. И топограф Алексеев тотчас принялся за работу.
Граббе удивленно оглядывал расположение горцев.
– Сколько их там? – спросил он свою свиту.
– Около тысячи, ваше превосходительство, – сказал Попов.
– Похоже, что больше, – добавил Галафеев.
– Почти две, – прикидывал Лабинцев.
– Считая тех, что засели на краю обрыва.
– Выгодная позиция, – определил Пулло.
– Нужно признать, Шамиль свое дело знает, – сказал Граббе.
– Двинься мы вперед, к перевалу, он ударит нам в тыл.
– Непременно, – согласился Галафеев.
Граббе чувствовал, что Шамиль где-то здесь. Уж очень вызывающе вели себя горцы, всем своим видом давая понять, что ничуть не боятся Граббе с его колоннами. Эта была первая встреча с неприятелем в Дагестане, и Граббе понимал, что от нее многое зависит. Плохо, когда противник тебя не страшится, это делает его сильней. А еще хуже оставлять его безнаказанным, это могло поколебать дух собственного воинства. Во всяком случае, Граббе не желал выглядеть нерешительным в глазах открыто вышедшего ему навстречу Шамиля. И более того, втайне он надеялся каким-нибудь нечаянным образом захватить имама, до которого отсюда было рукой подать.
– Что бы сделал на моем месте Ганнибал? Двинулся бы напролом, чего бы это ни стоило, – размышлял Граббе, приписывая великому полководцу свои привычки.
Граббе взял подзорную трубу и навел ее на противника.
– Какое у Шамиля знамя? – спросил командующий, не отрываясь от трубы.
– Светлое, насколько мне известно, – доложил Милютин.
– Почти белое.
Граббе разглядывал горцев и натыкался то на одно знамя, то на другое, то на третье, и все они были в тумане такими, как говорил Милютин.
– Много же у них Шамилей! – в сердцах воскликнул Граббе, складывая свою трубу.
– Прикажете атаковать? – спросил Галафеев.
– Немедленно! – велел Граббе.
– Сперва артиллерия, затем пехота, следом кавалерия. А милицию пошлите в обход ущелья.
Зазвучали сигнальный горны, стараясь перепеть друг друга, и каждая рота, каждый батальон спешили исполнить свой маневр. Пока пехота занимала позиции у края ущелья, туда же двинулась и артиллерия. Кто успел найти своих лошадей – вез пушки почти галопом. Кто не нашел – волок орудие вручную, на лямках, накинув петли на плечи, а другим концом зацепив за лафет, для чего к веревкам были привязаны железные крюки.
Ефимка рвался в бой, как на ярмарку за пряником. Он забегал вперед лошадей, тащивших единороги и зарядные ящики, понукал их идти быстрее и даже успевал убирать камни из-под колес пушечных повозок.
Добравшись до обрыва, развернув пушки и образовав несколько батарей, артиллерийские расчеты принялись за привычное дело. У каждого были свои обязанности, и все делалось быстро. В ствол совали картуз – пороховой заряд, завернутый в ткань или картонный цилиндр, досылали его до нужного места прибойником, потом тем же прибойником забивали пеньковый пыж, потом ядро или гранату, второй пыж, через запальное отверстие протыкали протравником картуз, вставляли туда трубочку с легковоспламеняющимся порохом, прицеливались, подносили пальник – факел, на конце которого горел в зажиме фитиль… И орудие с ужасным грохотом и багровым пламенем извергало из себя снаряд. От выстрела закладывало уши, под ногами содрогалась земля, батарея окутывалась едким чадом. Но кто-то из прислуги уже работал банником, вычищая из ствола пороховой нагар и остатки картуза.
