– Не скажите, Александр Семенович, – не соглашался Галафеев.
– В академиях горной войне не учат. Это дело практическое.
– Взять бы этого Шамиля да в ту же Академию профессором! – предложил вдруг Пантелеев.
– Вот был бы педагог! А то видел я этих ученых, штык от репы не отличат!
– Поо-звольте, ваше превосходительство, – махал вилкой Траскин.
– Этак академия вольнодумцев плодить начнет! У Шамиля, я слышал, одна свобода на уме, а война – всего лишь маскировка.
– Как то есть? – не понимал Пантелеев.
– Мы уж двадцать лет с ними воюем.
– И еще столько же будем, – добавил Галафеев.
– Ты вы полагаете, Аполлон Васильевич, не возьмет наш Ганнибал Шамиля? – удивился Траскин.
– Вряд ли, – сказал Галафеев.
– Не та эта птица, чтобы легко в руки даться. Он еще нас поклюет.
– Вы это из чего рассуждаете? – осведомился Пантелеев.
– Да разве сами не видите? Это же такой боевой народ и кого угодно над собой не поставит, – объяснял Галафеев.
– Горцы, они родятся с кинжалами. Их даже учить не надо. Тут вся жизнь – сплошная военная академия. Девки, и те так ножичком приголубят, что кишки вон. Сам видел!
– Дас, – процедил Траскин, наливая себе вина.
– Это же сколько денег утечет, пока Шамиль не угомонится?
– Много, – заверил Пантелеев.
– Тут уж считать не приходится.
– Ну, раз надо, так надо, – согласился Траскин, поднося к губам трясущийся бокал. Но, так и не сумев с ним совладать, поставил бокал на стол и в сердцах воскликнул: – Сколько ж можно палить? Ни поесть, ни поспать! Варвары!
В конце колонны тащился большой фургон маркитанта. Аванес был мрачен. Прибыв на место в разгар боя, Аванес спешно распаковал свои тюки в надежде, что вот-вот вернутся участники дела и начнется хорошая торговля. Уцелевшие после боя денег не жалели. Но в его походную лавку заглядывали только те, кто был в лагере, а им пока мало что было нужно, кроме галантерейных мелочей, ниток да мыла. Пару раз забегал мальчонка, пригретый артиллеристами, и получал бесплатно леденец от жалостливой маркитантки.
К вечеру появился весь перепачканный, в разодранной одежде Аркадий, про которого в огне сражения все позабыли, кроме приставленных к нему казаков. Аркадий купил водки и конфет, но уходить не торопился, странно поглядывая на спутницу Аванеса, будто догадывался, что это не жена его. Та осталась в Шуре с детьми и хозяйством. А эта новая маркитантка хоть и была закутана в платки Каринэ и одета в ее платье, но рук прятать так и не научилась. А они слишком явно свидетельствовали, что их обладательница была дама благородная. Не говоря уже о всяких там «Будьте так любезны, мсье», которыми она смущала офицеров, или «Вам что-то надобно, сударь?», которыми Лиза награждала простых солдат.
– Лиза?! – обомлел Аркадий, тут же позабыв про свои обиды, которые собирался залить водкой и заесть конфетами.
– Тише, умоляю вас, – ответила Лиза, приоткрывая лицо.
– Как вы здесь? – недоумевал Аркадий.
– У меня не было другого выхода, сударь.
– А… – Не зная, что на это сказать, Аркадий решил осведомиться насчет своих пистолетов.
– Мой футляр при вас?
– Да, – кивнула Лиза.
– Только уходите.
– Отчего же?
– Маркитант грозил, что выставит меня вон, если все откроется. А я насилу уговорила его взять меня с собой.
– А вы не боитесь? – спросил Аркадий.
– Тут ведь стреляют.
– Мне теперь все равно, – махнула рукой Лиза.
– Лишь бы супруга своего увидеть.
– Понимаю, – кивнул Аркадий, хотя мало что понимал, кроме того, что его дуэльные пистолеты были теперь поблизости.
Теперь, когда лагерь снялся и двигался в гору, Аркадий не находил себе места. Ему хотелось излить кому-то свою душу, израненную незаслуженными обидами, но никому не было до него дела. И ноги сами принесли Аркадия к фургону маркитанта.
Аванес зло на него поглядывал, опасаясь, как бы через Аркадия не пронюхало про Лизу отрядное начальство. Попов хоть и покровитель маркитанта, а по головке не огладит. Да еще и оштрафует на бочонок вина, а то и рома.
Но дорога становилась все труднее, быки с трудом тащили тяжелый фургон, а Аркадий помогал, то подставляя плечо, то поправляя съезжавшую в сторону поклажу. И Аванесу ничего не оставалось, как разрешить Аркадию ехать с ними. Казаки, приглядывавшие за Аркадием, ехали поодаль, рассудив, что тому некуда деться.
Когда дорога была более или менее ровной, Аркадий забирался в фургон и начинал рассказывать Лизе о своих несчастьях. Но ей это было неинтересно. Она жадно оглядывала окрестности, опасаясь пропустить цель своего путешествия, хотя и знала, что до Ахульго еще далеко.
Горы были покрыты цветами. Это казалось Лизе чудом, но повсюду были алые острова маков, прелестные кустики сиреневого чабреца, россыпи ромашки, голубые васильки, бело-розовые головки клевера, лопухи, краснеющий шиповник, распустившиеся головки репейника и множество других неизвестных Лизе растений. Кое-где наливались соком одинокие яблони и абрикосовые деревья. В прозрачном душистом воздухе порхали разноцветные бабочки и стрекозы, носились шмели и пчелы. Зачарованная этой неожиданной красотой, Лиза не заметила, как казаки сняли с фургона Аркадия и куда-то его увели.
Идиллический пейзаж навевал Лизе сладкие грезы о скорой встрече с супругом. О том, как он будет тронут, нет, покорен ее храбростью, как она припадет к его сильной груди, как увенчает его сильные плечи эполетами, как он увлечет ее в страстные объятия… Как они вернутся домой, в их тихое имение, и она народит ему детей, которым он потом будет рассказывать о своих подвигах.
Обе части отряда соединились за Теренгульским ущельем. Впереди, над чередой крутых уступов, возвышался хребет Салатау.
Аркадия доставили к Граббе, который в окружении командиров разглядывал хребет в подзорную трубу.
– Нус, – спросил Пулло Аркадия.
– Где же дорога, о которой вы мне рассказывали?
Аркадий растерянно оглядывался, но никаких дорог видно не было. Далеко впереди курсировали разведчики – конные казаки и милиционеры. Было похоже, что и они не могут отыскать сносный путь.
– Показывай, – велел Граббе, оглянувшись на Аркадия.
– Я собственно… – неуверенно отвечал Аркадий.
– Забыл? – грозно спросил Траскин, надеявшийся замять дело, в результате которого из казны исчезла немалая сумма.
– Я помню! – ответил Аркадий.
– Однако тогда были снежные обвалы и нельзя было идти дальше. А дорогу мне показали.
– Так и вы покажите, – настаивал Пантелеев.
