Аркадий долго всматривался в вершины хребта, пока не приметил ту, что показывал ему кунак из Буртуная, собиравшийся проводить его до Аргвани. Впрочем, это оказалось не так уж и трудно, потому что речь тогда шла о самой высокой вершине.
– Надо идти туда! – объявил Аркадий, указывая на главную вершину хребта.
– Идти или взлететь? – спросил Пулло.
– Дороги-то нет.
– Должна быть, – уверял Аркадий.
– А наверху перевал.
– Есть дорога! – закричали вдруг сверху милиционеры.
Эта дорога оказалась едва заметной тропинкой, часто и вовсе терявшейся на очередном уступе.
– И это у них называется дорогой? – недоумевал Граббе.
– У горцев все дорога, – сказал Пулло.
– Было бы где ногу поставить. А где нога, там и колесо. Где одно колесо пройдет, там и другое уцепится.
– Люди Шамиля отсюда наверх уходили, – докладывал капитан горской милиции Жахпар-ага, который прибыл вместе с Пантелеевым.
– Я сам видел.
– Я тоже видел, – соглашался Попов.
– Арьергард, человек сто мюридов было.
– Гляди у меня, – пригрозил Граббе Аркадию.
– Не окажется на месте перевала – пеняй на себя.
Пока начальство решало, куда двигаться дальше, офицеры, участвовавшие во вчерашнем деле, атаковали фургон маркитанта. Аванес ожил, повеселел и уже покрикивал на Лизу, не успевавшую доставать все, что требовалось господам офицерам. Спички, табак, папиросы, шампанское, шоколад, изюм, орехи, подметки, бумага и почтовые конверты – товар шел нарасхват.
Но сигнальные горны безжалостно нарушили торжество Аванеса. Отряд выступал дальше.
Глава 70
Дорога становилась все труднее, а отлогости все круче. Утомленные и без того уже долгим и трудным подъемом, кони покрылись испариной и тяжело дышали, а волы, тащившие тяжелую артиллерию, поминутно останавливались, жалобно мыча и отказываясь идти дальше.
Не легче было и солдатам с набитыми скарбом и сухарями заплечными мешками, тяжелыми ружьями, патронными сумками, палашами, манерками с водой, котелками да еще скатанными шинелями через плечо.
Граббе сменил экипаж на коня и держал над собой зонтик, защищаясь от палящего солнца. Траскин упорно держался за свою кибитку. Остальные, жалея своих коней, давно уже двигались пешком, так получалось быстрее.
Обоз растянулся огромным хвостом и заметно отставал. Чтобы подтянуть арьергард, Граббе велел сделать короткий привал.
Он оглядывался кругом и не мог понять, отчего так быстро изменился пейзаж. Издали он выглядел довольно сносно, даже несколько романтически, а тут вдруг явились расщелины, обрывы и гигантские валуны, разбросанные повсюду какой-то неведомой силой. Но для себя Граббе уже решил, что его не остановят ни природа, ни мюриды, какими бы храбрыми они ни были. И если нет дорог, он проложит их сам. А с Шамилем он расквитается за все, в том числе за эти мучения на скальном бездорожье. Но, чтобы добраться до Шамиля, нужно было двигаться, и как можно быстрее.
Граббе велел снова поставить в голову колонны музыкантов Развадовского. И лишь только заиграла музыка, усталость с войск будто рукой сняло. Освободившись от своих ружей, которые теперь несли другие солдаты, музыканты пустили в ход весь состав своего оркестра. Веселая музыка взбодрила солдат настолько, что вслед за пританцовывавшими ложечниками пускались вприпляску и они сами. Лихое воинство вышагивало, улыбаясь и залихватски насвистывая.
– Молодцы! – хвалил Граббе Траскину своих воинов.
– В бой – как на праздник. Когда доберутся до вершины, велите отпустить им двойную порцию спирту.
Солдатам и в самом деле было весело. Они давно уже не знали другой жизни, кроме жизни своей роты, своего батальона, которые стали их семьей. Они научились радоваться самому малому, жить каждым днем, потому что не знали, наступит ли для них следующий.
А над головами уставших волов свистели безжалостные бичи погонщиков, заставляя их двигаться. Вьючные кони, тащившие на себе по нескольку скатанных палаток, офицерское имущество, бурдюки с водой и многое другое, тоже едва шли по каменистому склону, понукаемые нагайками.
Крики, ругань, надсадное ржание и скрежет колес разносились по всему отряду, но главное внимание было обращено на музыкантов. По знаку Развадовского вперед выходил то один музыкант, то другой, не переставая играть и выплясывая каждый свой танец. А в перерывах и сам Стефан показывал, на что способна его труба.
Горцы-милиционеры, увлеченные необычайным зрелищем, молодецки подкручивали усы и прищелкивали пальцами в такт музыке. А некоторые даже поглядывали на маркитантку, будто прикидывая, не пригласить ли ее на лезгинку.
Решив, что прелюдия удалась, Развадовский скомандовал своим подопечным:
– Шестой номер! Запевай!
И песельники дружно запели:
То не вороны чернеют
На вершинах скал.
Тама горцы в бурках черных
Строят свой завал…
Казалось, уже ничто не может остановить это грозное поющее шествие, которое неукротимо надвигалось на перевал. Но чем выше поднимался отряд, тем неуютнее чувствовал себя Траскин. Он мучился в своей кибитке, которую трясло и бросало из стороны в сторону. Даже конвой, двигавшийся по бокам, не в силах был облегчить эту пытку. Но идти пешком Траскин и вовсе не мог. А когда думал о том, что придется все же пересесть на лошадь, у него становились дыбом волосы. И хуже всего было то, что до вершины хребта было еще очень далеко. Он будто издевался над Траскиным, все отдаляясь и делаясь все выше по мере приближения к нему отряда. Траскин проклинал все на свете, в том числе и себя:
– Черт меня дернул соваться на этот Кавказ! – чертыхался полковник.
– Тут костей не соберешь!
Траскин жалел, что не отказался идти на Ахульго. При своей ловкости в делах он легко бы нашел способ остаться в крепости. Одна только надежда урвать орден поважнее за какой-нибудь подвиг, а там и генеральский чин заставила его двинуться в этот поход. Не говоря уже о поручении Чернышева приглядывать за Граббе и деньгах, которые делались тут на каждом шагу. Чтобы отвлечься, Траскин прикидывал в уме грядущие барыши:
– Лошади кормятся сами, травы вдоволь, а фуражное довольствие – сорок пять копеек за пуд сена да три рубля за четверть ячменя… Итого, кругленькая сумма, если помножить на всех отрядных лошадей, – бормотал Траскин.
– Солдаты в аулах прокормятся, вон сколько зверья кругом бродит, да стада, небось, брошены… Итого, на круг выходит…
Раздался страшный треск, кибитка сильно накренилась, и Траскин вывалился на руки обомлевшему есаулу, который не сумел его удержать.
