Зато Лиза узнала важные новости, наполнившие ее предчувствием скорого счастья. Не смущаясь удивленными взглядами горцев, не понимавших, что может делать на войне матушка, как они называли всех русских женщин, Лиза сумела выспросить у хунзахских милиционеров о Михаиле. Нашлись те, кто его знал. Он успел прославиться постоянным несогласием с местным начальством, а горцы уважали смелых людей. Лиза поначалу испугалась, что с Михаилом снова произошло что-то нехорошее, но милиционеры ее успокоили. Оказалось, что Михаил командует волонтерами, с которыми не могло управиться самое строгое начальство, а потому ему все прощали. В Хунзахе надеясь скоро избавиться от разжалованного вольнодумца, который сумел снова выбиться в офицеры, хотя эполет еще не носил.
Эполеты были у Лизы. Она сберегла их у сердца, пронесла как тайное знамя через все ужасы этого похода. Они казались ей крыльями, которые унесут ее с милым мужем из кошмара войны в тишину и изобилие родового имения. Там они заживут мирно и счастливо, народят детей и будут рассказывать им страшные сказки про Кавказ.
Милиционеры уверяли, что Михаил вот-вот прибудет на Ахульго, соединившись по пути с транспортом из Шуры. И давали Лизе понять, как они завидуют Михаилу, у которого такая храбрая жена.
Бомбардировка, не приносившая видимого вреда горцам, зато быстро опустошавшая зарядные ящики, к вечеру была прекращена.
Наступила тишина, над которой горели ослепительно яркие звезды и уходил в вечность почти осязаемый Млечный путь. Лиза лежала в фургоне, у которого был откинут верхний полог, и ей казалось, что под таким чудесным небосводом не может быть никакой войны.
Вдруг ночное небо прочертила яркая полоска, будто кто-то чиркнул спичкой, а та вспыхнула и погасла, не загоревшись.
– Падающие звезды! – поняла Лиза.
– Нужно загадать желание.
И пока падала следующая звезда, она успела загадать самое сокровенное желание. Она просила небо вернуть ей мужа живым и невредимым. Больше она ничего не желала и не стала больше смотреть на далекие звезды. Она лежала, закрыв глаза. И вдруг услышала, как поют ночные птицы. Они пели, как-то по-особому прищелкивая, не как обычные соловьи, трелями которых она заслушивалась в своем имении.
– Аванес, – позвала Лиза.
– А скажи мне, любезный, что это за птицы такие? Не соловьи ли?
Аванес, сидевший у костра, на котором варил в котелке ужин, прислушался.
– Вай! – вскочил вдруг Аванес и заметался вокруг фургона, собирая в него вещи.
– Это особой породы соловьи! Свинцовые!
– Что ты такое говоришь? – не поняла Лиза, все еще пребывавшая в сладостных мечтах.
– А то и говорю, матушка, что это соловьи-разбойники! Если их слушать – помереть можно!
– Да что с тобой? – привстала Лиза.
– Совсем ты, что ли, обезумел?
– Пули это! – заорал Аванес.
– Смертные песни поют эти соловьи!
Аванес, пригибаясь, собрал свой фургон, схватил коней под уздцы и повел их из опасных садов. Он спешил вернуться к главной квартире, подальше от Ахульго, где торговля шла худо-бедно, зато было не так опасно. У большинства офицеров деньги давно кончились, зато имелись казначейские книжечки, под которые можно было отпускать товары. Но остановиться у штаба ему не позволили. Аванесу пришлось перебраться в Ашильту, где стоял Кабардинский егерский полк. Там он нашел уцелевшую саклю, которая и стала пристанищем маркитантов.
Глава 88
Аванес был прав. Соловьи эти пели неспроста. Снайперы Шамиля научились стрелять и ночью. Они целились туда, где что-то светилось, будь это пламя костра, слабый огонек свечи или искры огнива, которым солдаты раскуривали трубки. В отряде быстро смекнули, что к чему, и стали загораживаться от пуль валами и деревьями. Но пули продолжали свистеть, не давая покоя ни днем, ни ночью. На этот раз стрельба была особенно частой. Милиционеры, располагавшиеся в садах между Ашильтой и Старым Ахульго, еще не успели к ней приспособиться, как случилась еще большая неожиданность.
Омар-хаджи Согратлинский, комендант Старого Ахульго, не желал отсиживаться на горе сложа руки, когда на головы его людей сыпались ядра и гранаты. Как бы ни были прочны защитные сооружения, но пушки делали свое дело. Несколько домов было повреждено, женщины и дети испуганно жались по подземельям, а мюриды в гневе сжимали кулаки, не зная, чем ответить на орудийный огонь.
Омар-хаджи был человеком на редкость выдержанным, но и его терпению пришел конец, когда ядра сбили с мечети минарет. Он решил сделать вылазку и отправил к Шамилю связного, сообщив о своем намерении. Шамиль, не дождавшись от Граббе другого ответа, кроме ядер, ответил согласием. Своим стрелкам он приказал усилить огонь, чтобы отвлечь внимание противника от Старого Ахульго.
Пока выдвинутые вперед снайперы и стрелки на Сурхаевой башне отвлекали противника, Омар-хаджи во главе своих удальцов подкрался к ашильтинским садам и атаковал расположившихся на отдых милиционеров. Застигнутые врасплох, они побежали, преследуемые мюридами. Но целью Омара-хаджи были не столько милиционеры, сколько пушки, обстреливавшие Старое Ахульго. Воодушевленные успехом предприятия, мюриды слишком увлеклись погоней, а когда начали подбираться к батарее, артиллеристы успели приготовить заряды и встретили мюридов картечным огнем. Поднятые по тревоге апшеронцы бросились на помощь милиционерам, и в садах завязалась жестокая схватка. Омар-хаджи бился всю ночь и отступил только на рассвете. На Старое Ахульго он вернулся с пленными, которых заставили нести на себе связки трофейного оружия.
С обеих сторон были потери, но эта хотя и не во всем удачная вылазка вселила в горцев надежду. А Граббе она заставила умерить свой пыл и проститься с надеждами на быстрое покорение Ахульго.
На Новом Ахульго тоже нашлось много охотников повторить подвиг Омара-хаджи. Но Шамиль понимал, что теперь Граббе усилит передовые цепи, выставит новые секреты и будет следить за горцами в оба глаза и днем, и ночью.
– Потерпите, – успокаивал он разгоряченных сподвижников.
– Как бы не было поздно, – говорили мюриды.
– Если ударим вместе, то выгоним генерала из Ашильты!
– Я скажу, когда придет время, – пресек толки Шамиль.
– А пока восстанавливайте то, что испортили пушки.
Урон пока был незначительный. Стараниями горцев все, что разрушалось за день, к утру следующего дня оказывалось в прежнем виде.
Свою жажду мщения мюриды утоляли стрельбой по солдатам, слишком близко подбиравшимся к Ахульго. Стоило кому-то поднять голову над укрытием, как в него летело сразу по нескольку пуль.
Шамиль и сам готов был совершить вылазку, чтобы опрокинуть батареи, досаждавшие Ахульго. Он с трудом себя сдерживал, ожидая действий своих наибов, которые должны были последовать в ближайшее время.
Жизнь на Ахульго шла своим чередом. Люди начали привыкать к бомбежке. Заметив вспышку на батарее, они предупреждали других и успевали укрыться сами, пока ядро долетало до Ахульго. А днем не показывались на горе без особой надобности.
