– Ахбердилав? – не верил адъютанту Граббе.
– С неба он, что ли, свалился?
– Снизу подкрался, ваше превосходительство! – докладывал обстановку Васильчиков.
– А милиция куда смотрела? – гневался Граббе.
– Хана сюда!
Растерянный Ахмед-хан был удивлен не меньше, чем командующий.
– Что же вы, голубчик, творите? – орал Граббе.
– Под самым вашим носом мюриды прошли!
– Это все Хаджи-Мурад, – нашелся Ахмед-хан, решив свалить вину на своего врага.
– Он его пропустил!
– Так вы же сами, как мне докладывают, послали конницу сверху, не позаботившись о нижней дороге. Так служить нельзяс, господин генерал-майор! Такого даже простые майоры не допускают!
– Обманул Ахбердилав, – соглашался Ахмед-хан, обиженный сравнением с какими-то майорами.
– Я все исправлю!
– Для начала верните нам Ашильту! – велел Граббе.
Отослав хана, Граббе приказал открыть огонь по Ахульго из всех орудий, опасаясь, что нападение Ахбердилава – лишь часть хитроумного плана и может последовать вылазка самого Шамиля.
Граббе был прав, только вылазка с Ахульго должна была последовать после сигнала, которым должен был стать захват артиллерийской батареи, нацеленной на Новое Ахульго, и подрыв зарядных ящиков. Без этого, как показала вылазка Омара-хаджи, попытка разгромить Граббе была обречена на неудачу и бессмысленные жертвы.
Взбешенный Ахмед-хан бросился к остававшейся с ним части милиции. Но уязвило хана не столько отношение Граббе, гнев его был отчасти справедлив, сколько то, что даже не майор, а простой прапорщик Хаджи-Мурад оказался дальновиднее самого генерал-майора Ахмедхана Мехтулинского. Хан собрал своих людей и решил показать, что генерал-майоры тоже кое на что годятся.
С гиканьем и стрельбой конная милиция ринулась на позиции Ахбердилава. Мюриды встретили их дружной стрельбой из-за завалов. Конница отхлынула. Мюриды запели «Ла илагьа илла ллагь», собираясь атаковать лагерь Граббе и овладеть артиллерийскими батареями. Но время было потеряно. К месту событий уже подоспел Лабинцев с шестью ротами кабардинцев, а затем появился и Пулло с семью ротами апшеронцев и куринцев.
Мюриды уже перелезали через завалы, чтобы броситься в атаку, как по ним открыли картечный огонь несколько орудий, подтянутых к месту боя. Горцам пришлось вернуться на свои позиции. Солдаты пошли в штыковую атаку. В Ашильте и ее садах закипел ожесточенный бой.
Граббе бросал в атаку все новые части, но выбить Ахбердилава из Ашильты не удавалось. Наконец, в дело вступили казаки и шамхальская милиция. Сдерживать атакующих было уже невозможно, и Ахбердилав начал отходить к Сагритлохскому мосту, унося раненых и уводя пленных. В погоню была брошена конная милиция. Ей наперерез бросились подоспевшие всадники Сурхая. В яростной рубке мюриды отогнали милицию, позволили Ахбердилаву перейти на другую сторону реки, а затем перешли мост и сами. Когда к месту схватки подоспели всадники Хаджи-Мурада, все уже было кончено. Противники затеяли перестрелку через реку, но это уже не могло ничего изменить.
Оттеснив Ахбердилава за реку, Граббе решил не терять времени даром и не дожидаться, пока он вернется с новыми силами. Командиры сетовали на недостаток сил для решительного штурма. У Граббе же было иное мнение. Штурм! Единственной уступкой, на которую согласился Граббе, стала необходимость усиленной рекогносцировки, чтобы уяснить, существуют ли хоть какие-нибудь подступы к Ахульго. Это было крайне необходимо, потому что, несмотря на все старания и таланты топографа Алексеева, он не способен был указать верную тропу, по которой могло бы совершиться удачное восхождение на гору целого отряда.
Произвести рекогносцировку вызвался приписанный к штабу Кавказского корпуса, а теперь прикомандированный к отряду Граббе штабс-капитан Генерального штаба Морис Шульц.
Он оказался на Кавказе вследствие романтической истории, тайну которой никому не хотел раскрывать. Но это была не безответная любовь, как часто случалось у кавказских офицеров. Дама сердца Шульца была его невестой. На случай, если его убьют, Шульц оставил для нее письмо. Он отдал его Милютину, к которому питал особое доверие как к выпускнику Императорской Академии, которую окончил и сам. У Шульца было тяжелое предчувствие, но сильнее предчувствий было желание по-настоящему отличиться, раз уж судьба занесла его на пылающий Кавказ. Граббе не хотел его пускать в ночное предприятие. Как-никак, у штабс-капитана был всего один глаз, другого он лишился в Польскую кампанию. Но Шульц заверил, что и одним глазом видит больше, чем другие двумя.
В ночь на 20 июня во главе вызвавшихся пойти с ним егерей Шульц начал осторожно спускаться в ущелье, отделявшее позиции Граббе от Старого Ахульго. Затем ему предстояло углубиться в ущелье между обоими исполинами. Задачей Шульца было измерить глубину ущелья, определить крутизну спуска и подъема, а главное – найти пути для фланговой атаки.
Однако смелое предприятие Шульца не осталось незамеченным. Едва все спустились вниз, как из Нового Ахульго по ним был открыт сильный огонь. И первым повалился замертво сам Шульц. Остальные метались по узкому ущелью, не имея возможности укрыться. Потеряв с десяток человек убитыми и едва сумев увести раненых, охотники вернулись обратно.
Их рапорт чрезвычайно расстроил Граббе.
– Печальный результат, – заключил он, дослушав Галафеева, который представил ему результаты рекогносцировки.
– Однако же они сумели кое-что понять, – сказал Галафеев.
– Что же, если не секрет? – мрачно спросил Граббе.
– Необходимо сделать подкоп, заложить мину, а уже после по обрушениям взбираться на уступы.
– Вы еще скажите, что нужно перекинуть на Ахульго мост и явиться к Шамилю парадным строем, – с иронией произнес Граббе.
– Другого выхода нет.
– Выход есть всегда, надо лишь уметь его отыскать, – сухо сказал Граббе.
– Будем стараться, – пообещал Галафеев.
– А Генерального штаба штабс-капитан Шульц? – вдруг вспомнил Граббе.
– Как смели бросить его в этой бездне?
– Убийственный огонь не позволял… – пробовал оправдать охотников Галафеев.
– Достать! – оборвал его Граббе и мрачно добавил, заканчивая аудиенцию: – Мое почтение.
Весь следующий день артиллерия усиленно обстреливала Ахульго, чтобы не дать самим горцам добраться до Шульца.
Штабс-капитан был тяжело ранен в грудь, но еще дышал. Он лежал среди убитых, чувствуя, как с каждой каплей крови из него уходит жизнь. Он видел над собой яркое синее небо, затем его ослепило солнце. Его мучила жажда, угнетала беспомощность. В полузабытьи он думал о своей невесте: помнит ли она его, чувствует ли, в каком плачевном положении оказался ее жених?
