– Смотри, смотри! – кричали они.
– Идут, как отара!
– Остановились!
– Мюриды не отходят!
– Эти волки будут стоять до конца.
– А куда им деваться? Семьи же тоже там!
– Зачем толпой идут? Там один человек еле пройдет.
– Мюриды из-под земли, что ли, стреляют?
– Нет, Шамиль Врангелю не по зубам.
– Задавит… Вон у него какая сила!
– Друг друга они задавят, – сказал Хаджи-Мурад.
– Там развернуться негде.
– Смотри, наши в шашки бросились! – продолжали нукеры.
– Они не наши, они Шамилевские…
– Все равно хорошо дерутся.
– Пусть со мной попробуют, – мрачно произнес Хаджи-Мурад.
– Тогда посмотрим.
Он повернул коня и поехал обратно. Битва ему не понравилась, он чувствовал, что штурм не увенчается успехом. Слишком самонадеянно атаковал Врангель, и слишком упорно отбивались мюриды. Но что-то еще беспокоило Хаджи-Мурада, в чем он не готов был себе признаться. Шамиль держался на Ахульго уже больше месяца, и не похоже было, чтобы он собирался сложить оружие. Значит, он на что-то надеялся. Но на что?
Ополчение уже не могло серьезно укрепить Шамиля. Его почти не было, а то, что пробиралось с левого берега Койсу, было слишком мало, чтобы изменить соотношение сил. Граббе тоже не собирался уходить. Напротив, к нему регулярно прибывали новые силы. Ахульго было раскалено от солнца и снарядов, там должны были кончиться вода, пища, да и пули с порохом. Что же тогда придавало Шамилю силы держаться и надеяться на успех? Неужели вера в справедливость своего дела? Для горцев это было посильнее оружия. Хаджи-Мурад в душе не хотел, чтобы Граббе одолел горцев, чтобы Шамиль сдался генералу, чтобы все решилось без участия самого Хаджи-Мурада, а его личный враг Ахмед-хан торжествовал победу. Но стойкость горцев вызывала у Хаджи-Мурада невольное уважение и бередила его душу. Ему казалось, что неустрашимость мюридов бросала тень на воинскую доблесть самого Хаджи-Мурада, стоявшего на другой стороне.
Ночью пронесся слух, что Врангель потерпел неудачу. А перед рассветом вновь загрохотали пушки. Они били так часто, что не было слышно даже эхо. Хаджи-Мурад помолился и отправился в главный лагерь узнать, чем кончилось дело.
Лагерь сам теперь напоминал поле сражения. Повсюду лежали раненые, отовсюду несли погибших. Вокруг царили растерянность и уныние.
Ротные командиры проводили переклички, прежде чем подать рапорт о потерях.
– Федяев?
– Погиб, – отвечали из строя.
– Лыков?
– Здесь я.
– Прасковьин?
– Здесь.
– Левандовский?
– Убит.
– Плотников?
– Без вести пропал.
– Берг?
– В лазарет понесли Максимку.
– Киселев?
– Здесь!
Ротный удивленно поднял глаза.
– Ты же раненый был.
– Контужен только, – ответил Киселев.
– Пустяшное дело.
Хаджи-Мурад ехал дальше.
Роты, не участвовавшие в деле, занимались своими делами. Одни варили кашу в котелке над костром, другие чистили ружья, третьи чинили одежду. Были и такие, что спали после того, как всю ночь выносили раненых и убитых.
Один солдат, уснувший под яблоней, приоткрыл глаза, услышав, как фыркнул конь Хаджи-Мурада. Увидев горца, солдат вскочил и схватился за ружье с криком «Горцы!»
– Отставить! – остановил его фельдфебель, узнавший Хаджи-Мурада.
– Извиняйте, господин прапорщик, – сказал фельдфебель Хаджи-Мураду.
– Утомились солдатики. Уже своих за мюридов принимают.
Хаджи-Мурад и бровью не повел и продолжил свой путь.
Из садов поднимался легкий дымок и доносился запах свежего хлеба. Чуть поодаль, у берега речки, повара разделывали коровью тушу.
А еще дальше, на небольшом поле, двое солдат поливали грядки из кувшина.
– Это что? – спросил их Хаджи-Му-рад.
– Огурцы, ваше благородие, – отвечали солдаты.
– Авось, поспеют, пока Шамильку возьмем.
Хаджи-Мурад ехал дальше и краем глаза замечал, что солдаты и даже некоторые офицеры поглядывают на него с опаской и отчуждением. Хаджи-Мурад чувствовал, что после неудачного штурма в нем видели уже не союзника, а тайного сторонника Шамиля хотя бы потому, что Хаджи-Мурад тоже был горцем. Затем он снова услышал перекличку.
– Мищенко, подпоручик?
– Убит их благородие.
– Григорьев?
– Здесь!
– Кумовой?
– Ранен.
– Рублев?
– Не нашли…
– Как – не нашли? Ему же, ефрейтору, через месяц в отставку?
– Небось, с кручи сорвался, царство ему небесное.
– Ямщиков?
– В лазарете.
– Дерюгин?
– Пропал.
– Мордовин?
– Тута!
По обрывкам разговоров, по тому, сколько тел лежало перед отрядным священником, читавшим над погибшими молитвы, по мрачным лицам командиров, по переполненному лазарету Хаджи-Мурад прикидывал потери Граббе. Выходило, что из строя выбыла почти половина колонны Врангеля, тысячи две солдат, не считая офицеров. Офицеры называли это неудачей, Хаджи-Мурад считал это поражением.
Объезжая лазарет, Хаджи-Мурад наткнулся на страшную картину. На задворках стояло несколько корзин, из которых торчали ампутированные конечности. Хаджи-Мурад невольно отвел глаза и пришпорил коня. Эта сторона войны обожгла даже его храброе сердце.
Он миновал овраг и увидел своего знакомого. Это был Стефан, который сидел на пне у костра и задумчиво курил папиросу.
– Салам алейкум, – поздоровался с ним Хаджи-Мурад, останавливая коня.
– А, джигит! – улыбнулся Развадовский вставая.
– Салам. Давно не виделись.
– На Ахульго ходил? – спросил Хаджи-Мурад.
Стефан показал перевязанную руку.
– Ранен я.
– А труба твоя где?
– Отдыхает.
– Хорошо, – кивнул Хаджи-Мурад.
– Теперь вам не до музыки.
– А сам что? – спросил Стефан.
– Пойдешь на Ахульго?
– Не пускают, – покачал головой Хаджи-Мурад.
