Сказитель приближался к развязке знаменитой горской драмы.
Хан явился на казнь с двумя сыновьями. Глумливый правитель велел развязать Хочбару руки и дать ему пандур, чтобы он спел свою предсмертную песню. Хочбар согласился. Он напомнил собравшемуся народу о том, как защищал бедняков, как боролся с их притеснителями. Но спел Хочбар и о том, о чем не стал бы говорить, если бы не коварство хана. О том, как влез в окно дворца и унес шелковые шальвары любимой ханской жены, как снял серебряные запястья с белых рук его сестер, как зарезал его ручного тура. Как опустошал ханские овчарни и стойла, как угонял его табуны. На все был способен Хочбар, не мог он только обманом зазвать к себе человека и умертвить его. Свою песню герой закончил проклятием хана, который не только коварно обманул Хочбара, но совершил куда большее преступление, поправ священный для горцев закон гостеприимства.
Нуцал-хан терпел насмешки Хочбара, предвкушая его скорую гибель, но не знал хан, что ждет его самого. Хочбар вдруг схватил его сыновей и бросился в огонь вместе с ними. Хан в ужасе метался у костра, обещал золото тому, кто спасет его сыновей, но никто не решился войти в огонь, из которого все еще слышался голос Хочбара:
– Что стонете, дети Нуцала, и я ведь горю вместе с вами! Что плачете вы, был дорог и мне белый свет! Прощай, мой гнедой, топтавший нукеров Нуцала! Прощай, и копье, что не раз пробивало их грудь! Пусть сестры мои не тоскуют: я умер со славой! И мать пусть не плачет: недаром погиб молодец!
Люди еще долго стояли вокруг старика, переживая услышанное и думая, что многое из древнего предания может теперь повториться. Да разве защитники Сурхаевой башни не уходили, забирая с собой противников?
Шамиль пошел дальше, понимая, что старик не зря вспомнил эту песню именно теперь, когда люди надеялись, что новые переговоры принесут им избавление от ужасов войны. Но имам чувствовал, что речь пойдет не о мире.
Его опасения подтвердились, когда вместо Джамала он увидел совсем другого человека, явившегося в сопровождении роты солдат.
Навстречу парламентерам Шамиль послал Юнуса с десятком мюридов. Выяснив, кто и зачем явился, Юнус вернулся и сообщил все Шамилю.
– Биякай из Чиркея? – припоминал Шамиль.
– Я про него слышал.
– Я его хорошо знаю, – сказал Юнус.
– Но лучше бы не знал этого негодяя.
– Гость есть гость, – разочарованно сказал Шамиль, возвращаясь назад.
– Хотя бы узнаем, что на этот раз предлагает Граббе.
Биякая пропустили на Ахульго и с почетом проводили в резиденцию Шамиля.
После традиционных приветствий и расспросов о здоровье и семье Биякай передал Шамилю послание Граббе.
– Читай, – сказал Шамиль, отдавая письмо Амирхану.
– Но это только для тебя, – забеспокоился Биякай.
– Такие вопросы мы решаем вместе, – ответил Шамиль.
Амирхан зачитал послание. На этот раз оно было короче и терпимее. Граббе требовал освободить пленных и аманатов, взятых наибами в нескольких аулах в залог того, что они не станут поддерживать царские войска. Но главным условием для начала переговоров оставалась выдача в заложники сына Шамиля.
Воцарившееся молчание нарушил Биякай.
– Это я уговорил генерала смягчить условия, – сказал Биякай.
– Соглашайтесь, пока не поздно.
– Я уже отвечал на такие условия, – сказал имам.
– Да, Шамиль, – закивал Биякай.
– Но сардар-генерал счел, что ответ был не совсем обдуманным.
– Необдуманными были условия генерала Граббе, – возразил Шамиль.
– Но ведь и ты ответил ему резко, – разводил руками Биякай, ища поддержки у остальных членов совета. Но по их суровым лицам Биякай понял, что они бы ответили еще резче.
– Я ответил так, как подобало.
– Конечно, ты ответил как настоящий имам, – соглашался Биякай.
– Но ты говорил таким языком, который непривычно было слушать ушам генерала, которого отправил сюда сам император Николай.
– Императору я бы ответил то же самое, – сказал Шамиль.
Биякай не нашелся, что на это возразить, и растерянно смотрел на Шамиля. Но, не выдержав его испытующего, полного презрения взгляда, отвел глаза в сторону.
– Я хотел как лучше, – сказал Биякай, собравшись с духом.
– Было бы лучше, если бы генерал сидел у себя дома, – произнес Шамиль.
– И мы готовы его туда отпустить.
– Теперь так не получится, – снова принялся убеждать лукавый Биякай.
– Вы окружены со всех сторон, и Граббе стал хозяином положения.
– Но на Ахульго пока еще хозяева мы, – возразил Шамиль.
– И Граббе не удастся нас запугать.
– Но подумайте сами, зачем напрасные мучения? – продолжал Биякай.
– Я вижу, как трудно теперь на Ахульго, как страдают женщины и дети…
Стало понятно, что Биякай успел многое подметить, пока его провожали в резиденцию, и что Биякай больше шпион, чем дипломат.
– И теперь еще эта опасная зараза, – продолжал Биякай.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Шамиль.
– Больных и раненых, которых вы в последний раз отправили из Ахульго. Они попали в руки сардара, – участливо объяснял Биякай.
– Их пощадили, но среди них оказались люди, больные оспой.
– Оспой? – встревожился Шамиль, оглядываясь на членов совета.
Но те дали понять, что ничего про оспу не слышали.
– Так сказали хакимы, лекари генерала, – сказал Биякай.
– А что тут удивительного? В такую жару, в душных пещерах, без достаточных лекарств, не говоря уже о воде и пище… Тут и здоровый заболеет. А еще град из пуль и ядер.
– Это еще не все, – горько усмехнулся Шамиль.
– Самое опасное – это предатели, которые привели сюда войска генерала. Но знаешь ли ты, что ожидает изменников?
– Нет, – испуганно произнес Биякай.
– От меня – смерть, от Аллаха – ад, от мусульман – презрение.
Биякай понял, что это относится и к нему тоже, но все же пытался склонить горцев к капитуляции.
– Сардар милостив, – уверял он.
– Просто он исполняет повеления своего царя и вынужден говорить строго. Как-никак ты лишил его нескольких тысяч воинов. Но русские говорят, что тому, кто вспомнит старое, нужно вырвать глаз, и Граббе готов забыть старые обиды. Он будет тебе другом, Шамиль, если ты согласишься положиться на его великодушие.
До того молчавшие члены совета уже не могли сдержать переполнявшего их гнева и начали переговариваться между собой, не решаясь пока перебивать имама.
