Как объяснить это жене, матери Джамалуддина, которая носит под сердцем еще одного ребенка? Что ответить, если Патимат скажет, что Шамиль однажды уже отдал своего племянника Гамзата, отдал его генералу Фезе, который обещал мир, а война продолжается? Шамиль знал печальные ответы на эти вопросы, ответы разума, продиктованные обстоятельствами. Но такие ответы не могли убедить мать, они могли лишь разорвать ее и без того настрадавшееся сердце.
Затишье не могло длиться вечно. Вот-вот должен был начаться новый штурм. И все ждали, как поступит имам.
Решившись, Шамиль вознес к всевышнему свою смиренную молитву:
– О Аллах, истинно ты вскормил своего пророка Мусу, да будут над ним мир и молитва, в руках фараона. И, истинно, если я отправляю к неверным моего сына, то это будет только потому, что он под твоим покровительством и защитой. А ты есть лучший из хранителей.
Шамиль обернулся к своим сподвижникам:
– Я отдам его.
– Джамалуддина? – удивленно спросил Султанбек, точивший свою шашку, которая иступилась в бою.
– Нашего аманата, – ответил Шамиль.
– Он ничем не лучше ваших детей.
– Не надо, имам, – сказал Ахбердилав.
– Люди надеются, что, получив Джамалуддина, генерал уйдет, – сказал Шамиль.
– Но они увидят, что так не будет.
– Зачем же тогда отдавать? – воскликнул Юнус.
– Я не только его отец, я имам своего народа, – сказал Шамиль.
– Но все же я его отец.
Вокруг повисло тяжелое молчание.
Джамалуддин уже привык к тому, что мать его перестала улыбаться, что они с его второй матерью Джавгарат только и делают, что плачут, и никуда его не пускают. Только сегодня вдруг послали его привести Муслимат, дочку наиба Сурхая. Он пробрался к ним в дом подземными ходами и нашел плачущую от страха девочку, которая сидела, вжавшись в угол, и звала родителей. Увидев Джамалуддина, она перестала плакать, а когда он сказал, что отведет ее в свой дом, а ее родители придут позже, схватила свою куклу и пошла за ним. Теперь Джамалуддин важно расхаживал перед девочкой, показывая, что не боится никаких пушек, и угощал ее орехами, которые нашел в деревянном ларе.
– Я тоже не боюсь, – говорил Гази-Магомед, стараясь храбриться перед гостьей.
Джамалуддин достал бумагу, чернила, калам – заостренную палочку для письма – и сказал девочке:
– Я могу написать твое имя.
– Напиши, – улыбалась синеглазая гостья.
– Это буква «мим», – объяснял Джамалуддин.
– Как кружочек с хвостиком, – удивилась девочка.
– Это когда в начале, а если в середине – с двумя хвостиками, – объяснял Джамалуддин.
– Если поставить сверху такой значок, получится «Му»… А вот это – «сад», потом – «лам»… Потом еще буквы, а потом… И вот получилось Муслимат.
– Муслимат, – повторила девочка.
– А если написать «малаик» – «ангел», тоже надо начинать…
– С буквы мим? – догадалась девочка.
– Можешь сама попробовать, – разрешил Джамалуддин.
Муслимат взяла калам и начала старательно выводить букву.
– А ты ангелов видел? – спросила Муслимат.
– Нет, – ответил Джамалуддин.
– Их никто не видел.
– А какие они?
– Учитель говорил, что они созданы из света, – сказал Джамалуддин.
– А мама говорит, что я – ее ангел.
– Не знаю, – пожал плечами Джамалуддин.
– Может, и такие ангелы бывают. В медресе говорили, что ангелы – главные воины Аллаха, которые исполняют все его приказания и помогают людям.
– Как наибы? – догадалась Муслимат.
Джамалуддину было приятно такое сравнение, но он знал, что небесное воинство никак нельзя сравнивать с людьми.
– Ангелы сильнее всех людей, – сказал он.
– И сильнее всех пушек.
– А они нам помогут? – спросила Муслимат.
– Конечно, – кивнул Джамалуддин и вдруг обнаружил, что Муслимат уже написала все слово.
– Ты тоже умеешь? – удивился он.
– Мама научила, – сказала Муслимат.
– А ты не знаешь, когда она придет? И папа тоже?
– Скоро, – заверил Джамалуддин.
– Мой папа тоже редко приходит.
– А почему?
– Они же воюют, – объяснил Джамалуддин.
– А мне не разрешают. Но я тоже воевал. Хочешь, расскажу?
– Да, – раскрыла и без того большие глаза Муслимат.
– Я тоже воевал! – сообщил ГазиМа-гомед, доставая из ларя последние орехи и угощая девочку.
– Ты только порох приносил, – усмехнулся Джамалуддин.
– А я стрелял по-настоящему!
– А я, когда вырасту, буду Хочбаром! – пообещал Гази-Магомед.
– Его все ханы боялись!
– Вырасти сначала, – отмахнулся от брата Джамалуддин.
– У тебя кинжал больше, чем ты сам!
Джамалуддин считал себя уже взрослым. Но когда вошел его дедушка Абдул-Азиз и крепко пожал ему руку, он слегка оробел. Дедушка смотрел на него не так, как раньше, а с особым уважением и даже с надеждой. Потом он подошел к матери Джамалуддина, что-то сказал ей, и та, раскинув руки, горестно закричала:
– Не отдам!
Джамалуддин не понимал, что происходит, только видел, как Джавгарат зарыдала и начала бить себя по лицу, как метнулась к нему мать, будто хотела прикрыть от чего-то страшного, как дедушка силой удержал ее, а потом сказал Джамалуддину:
– Иди к отцу, он тебя ждет.
Мать продолжала кричать, почти выть:
– Нет! Нет! Иди ко мне, сынок!
Ошеломленный Джамалуддин не мог двинуться с места, а Муслимат и младший брат дружно заплакали.
– Джамалуддин! – крикнул Абдул-Азиз.
– Ты еще здесь?!
Джамалуддин будто очнулся и побежал из дому. Воля отца была для него превыше всего. Шамиль ждал его у мечети.
– Джамалуддин, – сказал Шамиль.
– Ты должен пойти к русскому генералу и сказать, чтобы он перестал с нами воевать.
– А разве он меня послушает? – удивился Джамалуддин.
– Меня он не послушал, а тебя послушает, ты же настоящий герой!
Джамалуддин был горд таким необыкновенным поручением, но затем его охватило неясное беспокойство.
– А потом что?
– Юнус скажет, – ответил ему отец.
– Он пойдет с тобой.
Но прежде они вошли в мечеть, большую часть которой занимали раненые, и совершили предвечерний намаз вместе со всеми, кто мог стать на молитву. Затем Шамиль вывел сына, обнял его и долго не отпускал. Разжав, наконец, объятия, Шамиль отвернулся, опасаясь, что может передумать.
